На далеких рубежах

Гришин чувствовал приблизительно то же самое: докладчик читает то, что написал или продиктовал ему замполит Горбунов. Взвинченный критикой, он горько сожалел, что в свое время дал Горбунову рекомендацию в партию. Вот, оказывается, расплата за доверие! Ты перед ним открыл двери в партийный дом, а он, войдя в этот дом, избивает тебя... Где же совесть? Где уважение? Но ничего, он, Гришин, еще покажет, как подрывать его авторитет, критиковать служебную деятельность!

Далее докладчик говорил о дисциплине, критиковал Дроздова за то, что его подчиненный -- старший лейтенант Телюков -- запятнал честь офицера, попав на гауптвахту. Эта часть доклада вполне удовлетворяла Гришина, и накипь горечи постепенно спадала.

Доклад окончен. После десятиминутного перерыва развернулись прения. Первым попросил слова майор Дроздов. Широкими шагами направился он к трибуне, выпрямился во весь свой богатырский рост и без обиняков начал:

-- Да, товарищи коммунисты, мой подчиненный -- комсомолец Телюков -споткнулся. Он посадил пятно на всю эскадрилью, на весь полк. Я признаю свою вину. Вместе с партийной и комсомольской организациями нашей первой эскадрильи мы постараемся помочь человеку исправиться. Но докладчик на все сто процентов прав, подвергая критике коммуниста Гришина. Коммунист Гришин тормозит нормальный ход боевой учебы. Прошу вашего внимания, -- Дроздов развернул навигационную карту, на который был нанесен Гришиным маршрут полета эскадрильи на предельную дальность. -- Правильно майор Поддубный назвал это пародией на маршрут! Получается, как в песне: "На закате ходит парень возле дома моего..." Коммунист Гришин, очевидно, хотел, чтобы я со своими летчиками тоже крутился-вертелся возле аэродрома своего...

По залу прокатился смешок. Гришина, который до этого хоть и с трудом, но молча выслушивал выступление, вдруг прорвало:

-- Товарищи коммунисты! Товарищ командир полка! -- крикнул он. -- Да ведь это же критика моего приказа!

Поддубный застучал карандашом о графин, призывая к порядку. А когда порядок водворился, поднялся полковник Слива и попросил два слова для справки.

-- Предоставить! -- раздались дружные голоса.

Семен Петрович, обращаясь к Гришину и указывая на карту, которую Дроздов все еще держал развернутой, сказал:

-- Это не приказ. Я отменил его. Продолжайте, Дроздов, а вы, Алексей Александрович, наберитесь мужества и терпеливо слушайте.

Дроздов припомнил Гришину и о бароспидографах, и о лунных ночах... Попросил партийное бюро не либеральничать с теми, кто ставит палки в колеса...

После Дроздова выступил комэск капитан Марков. То и дело вытирая носовым платком лоснящееся от жары лицо, он тоже критиковал Гришина, главным образом за то, что самолеты-цели обозначали себя фарами.

-- Такая практика далека от боевой действительности, и я просил бы командира части запретить Гришину делать это, -- сказал он в заключение.

Больше всего Гришин боялся критики со стороны Поддубного и поэтому выжидал, намереваясь попросить слова сразу же после его выступления, чтобы ударить по горячим следам... Но Поддубный не выступал, предоставляя слово другим коммунистам. Вопреки ожиданиям, Гришина поддержал в своей речи инженер Жбанов:

-- Мне кажется, что коммунист Гришин не заслуживает столь резкой критики. Мы знаем его как способного штурмана. К тому же он, будучи заместителем командира, многое сделал для предотвращения летных происшествий...

Гришина растрогали слова инженера -- наконец-то нашелся добрый, а главное, умный человек! Он тотчас же попросил слова. Вышел на трибуну и, по привычке запустив всю пятерню в шевелюру, обвел присутствующих взглядом, словно искал сочувствующих. Внешне он казался спокойным, но это спокойствие было напускным. Сидящие ближе к трибуне видели, как у Гришина мелко дрожал острый подбородок и перекатывались желваки на скулах побледневшего лица.

Прежде чем начать свою речь, он заглянул в блокнот, который держал в левой руке, затем снова запустил пятерню в прическу и заговорил несвойственным ему, каким-то певучим тоном, словно читая проповедь:

-- К сожалению, среди нас нет сейчас двух дорогих товарищей-коммунистов. Один из них погиб в районе Аральского моря, а второй лежит в госпитале, и неизвестно, будет ли когда-либо летать. Мы теряем людей в мирное время... Да, мы теряем людей, товарищи! -- повторил Гришин, явно намереваясь разжалобить присутствующих. -- Мы не выполнили своего государственного долга -- летать без аварий и катастроф. Наш полк стал аварийным. Правда это или, быть может, я сочиняю небылицы?

Гришин вопросительно поглядел на замполита, затем повернулся к Поддубному:

-- К сожалению, правда, товарищи! Должны мы принять меры к тому, чтобы не повторялась аварийность? Должны. Так почему же здесь мои мероприятия встречаются в штыки? Почему меня здесь называют перестраховщиком и скептиком? Почему, я вас спрашиваю, потрясают с этой трибуны моими приказами, подвергая их недозволенной критике?

Голос оратора все повышался...