На далеком меридиане

За рубежом Кузнецов уже побывал: Гётеборг, Берген, Тронхейм, Гамбург, Киль, Гулль, Стамбул, Афины, Неаполь, Мессина, Яффа, Порт-Саид – немало для моряка тридцатых годов; но всегда он шел за рубеж на корабле, на своей палубе, на кусочке территории своей страны, сходя ненадолго на чужой берег с товарищами по экипажу. Была при встречах с чужим миром безмерная наивность. Все казалось ясным – кто твой друг и кто враг. В Греции на открытый рейд возле Афин вслед за «Красным Кавказом» пожаловал британский крейсер – владычице морей не терпелось поскорее установить, зачем сюда пришли и чем занимаются советские моряки. Британский командир тотчас явился с «дружеским визитом», хотя его правительство не искало дружбы с нами, все ощупал, все обнюхал, «отведал по традиции русской водки, закусив ее икрой», и отбыл, умиротворенный звуками гимна «Правь, Британия!», исполненного корабельным оркестром, наверно, впервые. В Стамбул ходил не раз, но один из последних походов на «Червонной Украине» турецкая пресса отметила то ли похвалой, то ли шпилькой: «Русские, очевидно, хорошо знают наши проливы, если сумели ночью самостоятельно пройти через Босфор!» А как не знать, если другого выхода из Черного моря нет. Да, турки предостерегали командира об опасности ночного плавания в босфорском лабиринте. Но приказано Кузнецову вернуться в базу в назначенный срок. И он вышел из Стамбула ночью на свой риск, благополучно выбрался в Черное море, показал к утру свой флаг у Констанцы и был вовремя в Севастополе. Кто из черноморцев, если он плавал не только в каботаже вдоль своего берега, не пережил нервотрепки на этом суетливом перекрестке? Старая лоханка под греческим флагом – то ли крупно застрахованная, то ли по чьему-то недоброму наущению – мельтешила однажды перед крейсером в проливе, стесняла в узкости его ход, назойливо подставляя ему то правый, то левый борт. Другой командир мог бы и проучить, прижать наглеца. Кузнецов сдержался, вывернулся, обошел и только тогда погрозил хулигану кулаком. Интуиция командира, понимающего, какой стране принадлежит его корабль, подсказала: нет резона возиться с мелкотой и ввязываться в инцидент.

Конечно, такие встречи с иноземцами, заходы в иностранные порты многому научили. Но этого мало для работы за рубежом, да еще в республике, зажатой в клещи флотами стран, называющих себя нейтральными, в их числе значились и фашистская Германия, и фашистская Италия.

Кузнецов предпочел бы попасть к месту назначения морем. Половина пути знакома – моряк, даже раз пройдя, запоминает в деталях все особенности пути. Позже, когда Кузнецов стал главным советником республиканского флота, он старался зримо представить себе, как испанские и советские суда (их условно называли «игреки») идут из Черного моря с оружием, самолетами, танками и волонтерами на борту, преодолевая опасности, мысленно рассчитывал, где фашистский разведчик способен засечь наш «Курск» или испанский «Магальянес», когда и какие необходимы маскировка, смена названий, обманный маневр, уход к африканскому побережью, в какой момент надо прикрыть «игреки» от бомб юнкерсов авиацией, а ее в распоряжении флота очень мало, где дальномерщики линкоров «Дойчланд» или «Шеер» могут опознать «игреки», в какой точке выгоднее обеспечить им встречу и охранение, чтобы уберечь от торпед нацистских субмарин, от огня итальянских эсминцев, подаренных Муссолини мятежникам. Кузнецов и сам выходил навстречу мужественным торговым морякам, сожалея, что прежде он так и не смог узнать весь путь от Черного моря до Картахены.

Ему назначили другой путь. В Москве дали сутки на сборы и приказали добираться до Мадрида самолетом и только в штатском, лететь в Париж через Кёнигсберг, Берлин, Кельн, через страну, которая руководила мятежом, заседая в Лондоне в Комитете по невмешательству и цинично сохраняя с Республикой дипломатические отношения. Его предупредили: надо быть бдительным на промежуточных аэродромах; для того и сшили ему штатский костюм и наделили шляпой, странной в те годы для нашего человека, да еще военного.

Урок начинался. Германию Кузнецов, казалось, повидал, запомнил; когда четыре года назад плавал на пароходе «Кооперация» пассажиром, тогда он чувствовал себя и в Киле, и в Гамбурге желанным гостем – друг докеров, друг каждому рабочему человеку. А теперь – все вверх дном. Иной мир, иная реальность: стальные каски, оловянные лица, стальные глаза, автоматы, нацеленные будто на тебя, словно ты узник в самолете, и сквозь иллюминатор – хмурый рабочий-заправщик на плоскости с замысловатым перстнем на безымянном пальце узловатой, с вздутыми венами, действительно натруженной руки. Глазам своим не поверил, когда разглядел, что это перстень-свастика на руке пролетария, от которого он ждал хоть тайного знака солидарности. Наивности еще хватало, но она рушилась.