На дальнем прииске

Редактор толстого солидного журнала попросил Георгия к одной из годовщин смерти Андрея написать о нем воспоминания. Георгий написал нескладно и несвязано, но редактор предупредил, что дадут опытного литературного сотрудника, он все выправит. Литсотрудник действительно все выправил: перекроил, перечеркнул одни фамилии, «углубил», как он выразился, другие, отвел им иные места, чем те, которые они занимали в действительности. Вежливый тучный редактор воркующим голосом упрашивал Георгия подписать эту чепуху. Георгий рассвирепел, разорвал на кусочки эту идиотскую стряпню. Ушел, не попрощавшись.

Ирина писать об Андрее отказалась: очень трудно писать о близких. Однажды к Георгию пришел молодой драматург — «восходящая звезда», толстогубый, в тяжелых роговых очках. Он писал пьесу об Андрее Волкове. Ему рекомендовали Георгия. Драматургу все было по плечу; его не смущали ни противоречия, ни сложности людей и событий тех лет. Никаких колебаний или сомнений. Он бесцеремонно осаждал Георгия вопросами, исписывал пухлые блокноты, но иногда вежливо и решительно прерывал Георгия:

— Благодарю вас! Но этот материал мне неинтересен. Мне нужно только характерное и типичное для той эпохи.

Черт его знает, что он считал характерным и типичным! Сам же приставал с расспросами, как банный лист. На премьеру пригласить забыл, Георгий узнал о спектакле из газет. Через несколько дней он зашел к Ирине. Она сидела, пригорюнившись в глубоком кресле, с книжкой на коленях. При беспощадном свете яркого морозного дня Ирина выглядела усталой, желтой, у рта и глаз прорезалось много глубоких морщин. Георгий спросил о постановке.

— Состряпали какую-то авантюрную мелодраму. Ничего общего с Андреем не имеет, меня зачем-то приплели, и не постеснялись вывести всех под своими именами. А уж события переврали! Артисты играют неважно, я их не виню. Там играть нечего. Еще до репетиций автор дал мне читать пьесу, я его отругала, указала на ошибки. Благодарил, ручки целовал, обещал переделать — и ничего не изменил. Напомнила ему в антракте об этом. Глаза у него встают, сам мрачный, вертится, бормочет, что-то невнятное, а в общем ему на все наплевать: оказывается, сам Никодим Иванович его похвалил, пьеса включена в репертуар, остальное его не интересует.

Постановку консультировал журналист, написавший книжечку об Андрее и теперь окончательно утвердившийся в звании его лучшего друга.

…В 1938 году в кабинете следователя на сорок втором часу непрерывного допроса, доведенный до отчаяния грубостью, дикими обвинениями, с распухшими от долгого стояния ногами, Георгий выкрикнул своему молодому, бесстрастному, с идеальным пробором следователю:

— Мальчишка! Сопляк! Я с оружием в руках защищал советскую власть. Я был секретарем и адъютантом Андрея Волкова!

— Не примазывайся к славе Андрея Волкова, — следователь откинулся на спинку стула. — Надо еще как следует прощупать, чем ты там занимался. Да-да, это очень интересно, что ты там делал? Где ты был в день автомобильной катастрофы?

Еще девять часов Георгию пришлось отвечать на гнусные вопросы уже другому следователю (молодой устал). По утверждению нового следователя, он, Георгий, был еще тогда завербован немецкой разведкой, передавал ей копии секретных документов и по ее заданию испортил тормоза на автомобиле Андрея Волкова.

…Только под утро Георгий засыпает тревожным, неглубоким сном. Но вскоре шум и возбужденный, громкий разговор будят его. В палатке переполох — исчез кот Васька. Все разбредаются по лагерю в поисках кота. Евгений Иванович заглядывает в окно лагерной конторы и видит там Митьку-старосту, одной рукой он держит Ваську, другой смахивает щеткой пыль со своих сапог. Митька много раз требовал отдать кота жене начальника лагеря. Все-таки развлечение для изнывающей от скуки женщины. Кстати, можно было похвастаться перед женщинами с других приисков, кошки и коты были в этих краях в редкость.

— Васька, Васенька! — умиленно зовет Евгений Иванович. Митька еще крепче прижимает к себе Ваську и грозит Евгению Ивановичу кулаком. Васька отчаянно извивается, царапается, и Митька, ойкнув, выпускает его. Васька мгновенно прыгает через раскрытую форточку на плечо к Евгению Ивановичу.

— Ну, погоди же ты! Я тебе еще устрою, поплачешь ты у меня горькими слезами! — грозится Митька.

Евгений Иванович важно шествует по лагерю, на плече у него стоит взъерошенный Васька, задрав хвост трубой, и довольно мурлыкает. Кота в палатке инвалидов встречают криками ура, точно лагерники одержали большую победу. А может быть, это и на самом деле победа?

Томительно ползет длинный, светлый день. Из вновь прибывших уже создали бригады, после обеда они выходят на работу.

Вечером Георгий пытается разыскать Мелентьева. В бараке говорят, что его, как невыполнившего норму, оставили на ночь в забое. Ночи стоят светлые, похожие на пасмурные летние дни, и, по мнению приискового начальства, заключенные могут работать сутками.