На дальнем прииске (Рассказы)

При появлении Тоси хозяин дома, огромный, мрачный человек в торбазах, одевается и запирает снаружи, на ключ, оставшихся. Таков колымский обычай. Там, где есть женщина, третий не нужен. Летят короткие минуты наедине — торопливая, уворованная у лагеря любовь. Потом возвращается хозяин, стучит условным стуком, чтобы влюбленные знали, что это он, а не вохровец, открывает дверь. Тося, крадучись, уходит. Уже темно. Бесстрастные, равнодушные ко всему, залитые зеленоватым лунным светом, стоят сопки. Крупные и пологие, остроконечные и круглые, а за ними выглядывают другие, а дальше опять заснеженные сопки, и нет им конца…

Скудно освещенный барак встречает Тосю теплым воздухом и смутным шумом. Около печек теснятся женщины с медно-красными от полярного загара лицами — это те, кто работает в лесу. Они никак не могут согреться, говорят о том, что готовится этап на штрафную командировку. Этап Тосю нисколько не интересует, но и согласиться с этой вестью она не может — дожили, на Колыме, где так мало женщин, их стали гонять на лесозаготовки! Вообще в последнее время с «материка» привозят все больше людей с 58-й статьей и всех их отправляют на общие работы. Достается бедняжкам. Впрочем, всех не пережалеешь. В лагере надо жалеть только себя.

Тося молчаливо проходит к своей постели, ложится, зажигает у себя на тумбочке свечку — подарок лекпома, и начинает читать. Вскоре она забывает про лагерь и барак. Эмма ездит в Руан на свидание к Леону, а негодяй Лере заставляет подписывать ее векселя — и все больше, больше… Да как она не понимает, что он ей петлю готовит, опутывает долгами. Тося быстро листает страницы. Соседки, утомленные тяжелой работой и холодом, давно спят. Только Максимовна никак не угомонится: то подводит вперед часы, то подкладывает дрова в печку, но наконец успокаивается и она. Поздно вечером дежурный по лагерю делает проверку, а Тося все читает.

На другой день в парикмахерскую заходит И. И. — молодой, густобровый, с грубыми, но правильными чертами лица. За восемь лет в лагере он ухитрился ни одного дня не быть на общих работах. И. И. показывает голубыми водянистыми глазами на Аришу, бодрым голосом говорит:

— Тося, прошу вас, побрейте.

На людях они на «вы». Тося высылает Аришу колоть дрова, точит бритву.

— На днях будет штрафной этап, и ты в списке. — Тося перестает точить бритву. — Сказал верный человек, это Мироненко тебя сосватал.

— Не поеду!

— Глупенькая, — гладит ей руки И. И — Куда ты денешься? Все мы подневольные. Здесь не «материк», в побег не уйдешь. На штрафной командировке староста — мой кореш, он устроит тебя. Когда все успокоится, не пожалею денег — верну.

— Не поеду! — захлебывается в рыданиях Тося. Внезапно прекращает плакать, начинает лихорадочно одеваться.

— Никуда не ходи, только хуже сделаешь, до этапа посадят в изолятор. Честное слово даю, вернешься обратно.

И. И. лезет во внутренний карман пиджака, достает толстую пачку денег и сует ее Тосе.

— Это на первое время, потом еще перешлю.

С охапкой дров входит Ариша, смотрит на заплаканную Тосю и на И. И. так и стоящего с такой огромной пачкой денег.

— Антонина Андреевна, дрова еще колоть или хватит?

— Коли! — кричит ей в исступлении Тося. — Пропади ты пропадом со своими дровами! — и выбегает на улицу.

За ней, покачав головой, следует не очень быстро И. И.

Скрип… скрип… — хрустит снег под быстрыми Тосиными шагами. Она бежит к освещенному длинному одноэтажному дому конторы, останавливается у дверей. В холодном воздухе слышится звук дыхания — точно рвут шелковую материю, так всегда бывает при больших морозах.

— Господи, да что же это такое!.. — шепчет Тося.

Сильная боль сжимает сердце, перехватывает дыхание, но Тосе кажется, что стоит только глубоко вздохнуть полной грудью, и боль, и неприятности, и тяжесть в сердце пройдут, но именно этого вздоха Тося не может сделать. Тося стоит и ждет, что боль утихнет, но она не утихает. Может быть, попросить начальника совхоза, чтобы отставил ее, Тосю, от этапа? Но вспоминает его всегда небрежный взгляд куда-то в сторону, презрительно сощуренные глаза, и понимает бесполезность этой просьбы. Плотный белый туман окутывает сопки, землю, поселок и людей.

Тося бредет обратно по тропинке. Около высокого лагерного забора из тумана вдруг возникает Мироненко.

Может быть, попросить Мироненко? Тося вспоминает его угрозу в парикмахерской. И гнев, и возмущение подымаются в ее душе. — Нет! Нет! Сто раз нет! Не будет она его просить. Он злой, мстительный. За такую просьбу придется дорого расплачиваться. Она с кем угодно может спать, но не с ним. Мироненко противен ей, она с отвращением дотрагивается во время бритья до его сухой кожи с крупными порами.

Никто не поможет. Ее все равно увезут от И. И. Почему-то вдруг в памяти встают отрывки из «Мадам Бовари»: болезнь Эммы, как ее причащали, как плакал и переживал Шарль Бовари… Фармацевт Эме со своими тошнотворными нравоучениями…