На дальних подступах

Учась зиму и весну на Курсах усовершенствования высшего начальствующего состава флота при Военно-морской академии в Ленинграде, я часто слышал о Гангуте от Сергея Филипповича Белоусова, тоже слушателя курсов, первого командира арендованной базы, с которым я летал после финской войны на Ханко из Палдиски. А он, в свою очередь, слушал мои рассуждения о Моонзунде, где предстояло столько интереснейших для морского артиллериста дел, строительство таких сверхмощных батарей, что я не чаял поскорее туда вернуться. Откуда мне было знать, что еще в марте 1941 года Народный комиссар Военно-Морского Флота Николай Герасимович Кузнецов подписал мое назначение на Гангут.

Приказ этот, не без волнения, я получил, закончив пятимесячную учебу в Ленинграде.

Я только что говорил: размах и перспективы работы на Моонзундском архипелаге меня устраивали. Но Гангут, полуостров Ханко — самостоятельная зарубежная база, пожалуй, первая наша база за границей страны, далеко за ее пределами. Не по договору о взаимопомощи с профашистскими правителями, как это было в Прибалтике; не сосуществование с чуждым режимом, где надо было согласовывать каждый шаг, выторговывать каждый клочок земли, каждую скалу.

Условия, на которых наша страна получила в марте 1940 года в аренду Гангут, давали преимущество в главном: на территории полуострова мы могли строить то, что нам нужно и где нам нужно, по замыслу — скрытно от всех и всяких соседей.

Но были в положении арендатора и минусы, о которых мне частично рассказывал контр-адмирал Белоусов, а частично я и сам узнал позже. Прежде всего, все, вплоть до выпечки хлеба, надо делать самим, своими силами, самим заготавливать или везти издалека строительные материалы, все строить своими руками. А доступ к базе не простой: воздушный путь, открытый, как помнит читатель, в марте 1940 года из Палдиски на ТБ-3, морской путь — по Финскому заливу, замерзающему зимой, и путь по суше — поездом через всю Финляндию до ее юго-западной оконечности в устье Финского и Ботнического заливов. Путь этот в любую минуту может быть осложнен, когда имеешь дело с такими правителями, как Маннергейм, Рюти, Таннер. И другая сложность — твердые границы базы, которую надо строить, осваивать. В этом я убедился позже: всего заранее, на бумаге, не продумаешь, выбор выгодных рубежей сложен, в процессе освоения открываются ошибки выбора, но исправить что-либо уже нельзя.

Все мои помыслы перед отъездом невольно сосредоточились на Финляндии и ее внутриполитической атмосфере, на разнородной ориентации ее влиятельных партий и деятелей — в основном прогерманской и проанглийской, во всяком случае, антисоветской. По различным материалам было известно о брожении внутри народа, нежелании новой войны и, одновременно, о бешеной активности реваншистских сил, особенно Шюцкора — это военно-фашистское формирование действовало, пожалуй, похлеще кайтселийтов.

Итак, снова за рубеж. Но на этот раз без той наивности и беспомощности тридцать девятого года, когда в вагоне Ивана Степановича Исакова меня тревожило, как я буду жить в Эстонии без гроша в кармане, как буду встречаться с иноземными дипломатами, офицерами и частниками. Год службы в Палдиски, Таллине и на Моонзунде все же чему-то научил. Теперь я больше думал о том, против кого придется, наверно, воевать, с чем, с каким оружием защищать неведомый полуостров, что и как там построено и какие там подобраны командиры.

12 мая 1941 года утром я сел в поезд, отправлявшийся из Ленинграда с Финляндского вокзала на Ханко. Моим соседом по купе оказался контр-адмирал В. Е. Егорьев, профессор Военно-морской академии им. Ворошилова, доктор военно-морских наук, известный морякам ученый. Он был, как и я, одет в штатский костюм. Нас предупредили, что через Финляндию надо ехать почему-то только в штатском. Возможно, в этом был какой-то смысл, но для меня, генерала, назначенного в военно-морскую базу, да еще на должность командира, это казалось очень неудобным.

Время до Выборга с таким интересным собеседником, как Егорьев, прошло незаметно. В Выборге меня встретил комендант Выборгского сектора береговой обороны полковник В. Т. Румянцев, с которым мы осматривали когда-то финскую батарею на Бьёрке. За время стоянки поезда Владимир Тимофеевич показал мне город, в котором я был впервые, и свой штаб — мы с ним будем командовать гарнизонами на противоположных рубежах одной и той же буржуазной страны. Прощаясь, и он с уважением произнес: «Гангут».

Поезд за Выборгом прошел через пограничный контроль и пересек границу.

Вот и первая финская станция Вайникала. Иной мир, непривычные картины, в чем-то схожие с теми, что я наблюдал в 1939 году в Эстонии, но атмосфера строже и напряженней. Первое, что я увидел, полицейского и рядом с ним молчаливую группу штатских, по виду — рабочих, с ножами в кожаных ножнах на правом боку у каждого.

День и ночь поезд шел по Финляндии. Вагоны закрыты, на станциях выходить нельзя. В тамбурах внутри каждого вагона — наши пограничники. Вооружены.