На дальних подступах

Алим Байсултанов все время рвался в бой. Он часто летал в воздушную разведку. 5 июля в паре с Анатолием Кузнецовым на самолетах И-16 они вылетели в район Турку. Самолеты МБР-2 мы туда не посылали — в Турку была очень сильная противовоздушная оборона.

Разведывая Турку, Байсултанов заметил, что с аэродрома взлетают четыре истребителя «Фоккер-Д-21». Заметил вовремя. На высоте 200–300 метров Байсултанов и Кузнецов атаковали и сбили двух «фоккеров», упавших на свой же аэродром. Два других уклонились от боя.

Возвращаясь на Ханко, Байсултанов и Кузнецов увидели в шхерах шюцкоровский катер с солдатами, атаковали его и потопили.

Не удивительно, что такие герои вызывали ярость у противника, с июня и до конца нашей обороны терроризировавшего аэродром. Я уже говорил, что каждая пядь Гангута была, в силу его географического положения, у врага на виду и под прицелом. При всем желании мы не могли ни скрыть момент вылета, ни перенести аэродром в более удобное место, ни расширить его. Может быть, именно по этой причине командование ВВС не хотело держать весь полк на Ханко.

В то время, о котором я говорю, на аэродроме находилось 15–16 самолетов. И ни одного укрытия. Поскольку противник вел по аэродрому огонь из орудий калибра 152 и 203 миллиметра, можно представить себе размер воронок и состояние травяного летного поля после обстрела: воронки глубиной до двух метров и диаметром три-четыре метра, все поле перепахано снарядами. Противник открывал огонь тотчас после взлета самолетов. Куда же сесть?

Пока самолеты воюют, воронки должны быть засыпаны. Пришлось постоянно держать на аэродроме тысячного состава строительный батальон; его бойцы, работая под огнем, успевали сразу же засыпать воронки и держать в готовности посадочную полосу.

Но самолеты страдали и на стоянке. Шестого июля прямым попаданием был уничтожен истребитель И-153, три такие же машины выведены из строя.

Инженерная служба базы предложила строить вторую посадочную полосу перпендикулярно основной — с севера на юг. Это была очень трудная, но нужная работа. За короткий срок полосу на километр в длину очистили от леса и огромных валунов, выровняли, и 9 июля ее испытал на И-153 сам командир эскадрильи капитан Леонид Георгиевич Белоусов, героический летчик, крещенный огнем еще в финскую войну. Человек с обожженным лицом, потом, уже после Гангута, летавший над Ладогой, над ленинградской Дорогой жизни, потерявший ноги, травмированные еще на Ханко, и летавший на новейших боевых истребителях без обеих ног. Это тоже — наш, гангутский золотой человек. Леонид Георгиевич мастерски взлетел с новой полосы и отправился в бой. Враг еще не разобрался, откуда взлетел самолет, и открыл огонь по основному аэродрому. Но шальной снаряд залетел и на запасную полосу, его вовремя не заметили и воронку не засыпали. В 13 часов 45 минут Белоусов возвращался из полета, не зная о воронке. При посадке самолет скапотировал и разбился. Леонид Георгиевич чудом остался жив, отделался ушибами.

Не было безопасного места на полуострове, даже если построишь полосу в другом районе, на первый взгляд более удобном, все равно рано или поздно противник засечет и ее, она тоже станет опасной. Значит, надо решать задачу иначе.

В том-то и беда была, что вражеские батареи систематически обстреливали не только аэродром, но и весь полуостров, все острова.

С каждым днем мы все больше чувствовали на себе силу артиллерийского окружения, и забот в борьбе против него все прибавлялось.

Шюцкоровцы явно стремились оголить не только передний край обороны, но и всю землю полуострова, все его скалы, лишить нас малейшего прикрытия, какой бы то ни было маскировки. Сухой лес, сосна, ель в это знойное лето вспыхивали моментально, горели жарко. Пришлось снять на борьбу с пожарами тысячи людей, занятых срочными оборонительными работами.

Но и это не все. Вызвав пожар зажигательными снарядами, финны тут же переходили на фугасные и осколочные, мешали гасить огонь; а на островах — и того хуже, там любое место простреливали минометы.

Противник тратил в день две, три, четыре тысячи мин и снарядов, а позже дошел и до шести тысяч. Мы не могли позволить себе такой роскоши. У нас с боезапасом было туго, да и наше положение обороняющихся заставляло думать о будущем. На то, чтобы отбить штурм, мы боеприпасов не жалели, а вот отвечать на выстрел выстрелом не могли. Каждую стрельбу старались вести точно, расчетливо. Сотня, две, от силы три сотни снарядов и мин — вот наша суточная норма.

С первых дней войны мы учитывали расход боезапаса, и штаб строго следил за этим важным для нас делом. Если мы что и получали из Таллина, то в основном для зенитных и береговых батарей. Стрелковая бригада и остальные части ничего не получали, очевидно, у флота не было армейского боезапаса. Приходилось экономить.