На дальних рубежах

Она стояла потрясенная, разгневанная, опустошенная и совершенно не слышала голоса императрицы, уже третий раз позвавшей её. Ли Ляньин заглянул за ширму и шлепнул её по плечу веером.

— Заснула?

— Нет, залюбовалась, — нашлась Жун Мэй.

— Жун Мэй, — обернулась к ней императрица, провожавшая взглядом уходивших Дуаня и Жун Лу, — тебя знают как мою фрейлину и доверенное лицо. Сейчас Ли Ляньин напишет указ, а ты поезжай с ним к Сюй Туну, старому канцлеру. Я найду, кого послать и к другим чиновникам. Чжу жу чэнь сы — когда государь оскорблен — чиновники умирают. Почему-то императрица вдруг остро возненавидела Сюй Туна, члена придворной Ханьлиньской академии, а ведь некогда весьма почитала его за книжную ученость и даже назначила наставником императора Гуансюя, одарила новым домом и большим жалованием. Не за то ли, что Сюй Тун, восьмидесятилетний мудрец, едва ли не первый уговаривал её положиться на ихэтуаней, вручить судьбу свою и Поднебесной в руки китайским божкам. Вот ведь как бывает: захотел полюбоваться луной на небе, а потерял жемчужину с блюда. Даже и не жемчужину, голову теряет Сюй Тун. Или, может быть, императрица срывала досаду на беззащитном старичке? Уж он-то не возропщет. Уж его-то чиновники не услышат. А услышат, так и отвернуться равнодушно — поделом ему. Первым испробовал свою кашу. Не зря говорят: богатство и знатность, а также громкая слава подобны мимолетному сну.

И то понятно, что Дуаня наказать сейчас она не может: он императорского имени и, главное, еще имеет войска в подчинении. Потом, может быть… Жун Лу тоже не беззащитен — командует всеми маньчжурскими знаменными войсками, да и отец он её дочери, а родная кровь — неприкосновенна. Даже свирепый тигр пожирает всех, кроме своих детенышей. Но и Жун Мэй полыхала жаждой мести за утраченную надежду.

Из под листьев на ветке цветущей
Злые колючки торчат.
В потемках души человеческой
Может таиться яд^{86}

.

— Вы, мудрецы-недоумки, первыми должны кровью заплатить за поражение восстания и муки народа.

Примчалась она к дому Сюй Туна, благо рукой подать, совсем рядом с Пурпурным Запретным городом, вот-вот от стреляющих иноземных баррикад на улицах Посольского городка, еще одно напоминание о позоре в столице Поднебесной.

На крыльцо поднялась, оттолкнула подпоясаного сразу двумя — красным и желтым! — поясами охранника-ихэтуаня.

— От великого князя Дуаня с указом правительства, — бросила растерянному бедняку, крестьянину или лодочнику, как соломинка ветром подхваченному судьбой.

Сюй Тун стоял в маленьком зальце на коленях перед алтарем с изображением бога домашнего очага Цзаована под желтым пологом, украшенным затейливыми узорами, отвешивал поклоны и горько плакал.

— Вот указ Старой Будды, — протянула свиток и моток желтой веревки Жун Мэй. — Она повелевает тебе и всем твоим домочадцам немедленно присоединиться к душам предков.

— За что же? — взмолился Сюй Тун.

— Ты и сам знаешь, за что, — грубо ответила Жун Мэй. — Уже невозможно погасить огонь и развеять дым, а государственное дело — особенное. И пощады от Старой Будды не жди, как нечего ждать от тигров или удавов.

— Но зачем спешить. Может быть, императрица смилостивится, сохранит нить моего рода, и мои потомки останутся жить? Иначе куда деться душе после моей смерти?

— Жизнь и смерть предназначены судьбой, — твердо стояла на своем Жун Мэй, — а нить судьбы в руках императрицы. Исполняй указ, не то палач казнит тебя и твоих домашних. Публичной казнью вы будете обесчещены.

В тот же день она сообщила императрице, что Сюй Тун, а следом за ним его жена, его сыновья, жены сыновей, его дочери, их мужья, и их дети, и внуки повесились.

За Сюй Туном эпидемия самоубийств охватила столицу Поднебесной, главных городов провинций и тысяч уездных городков. Чиновники вешались, стрелялись, велели своим женщинам бросаться в колодцы, приказывали своим слугам закапывать себя с семьями живыми в вырытых ямах… Из тех, кто трусливо прятался, немногие уцелели. Карательные отряды иноземных войск хватали их и расстреливали, а их жен, дочерей, наложниц и служанок насиловали по очереди, и даже превратили Пекинский квартал в публичный дом для войск «Освободительных армий».

Владивосток, 1986–1989