На день погребения моего (ЛП)

Договора, которые экипаж подписывал потом из-за мрачной одержимости Дерби, становились всё длиннее и длиннее, вскоре вышли за пределы рабочего рольганта на жилой палубе, иногда они оказывались в каких-то очень далеких путешествиях. Они возвращались на Землю —  если не на Антиземлю —  в каком-то мнемоническом ознобе, храня в памяти лишь ужасающее изображение судна, выходящего за пределы обычных трех измерений, становясь в док, каждый раз —  ненадежно, на далеких станциях высоко в безграничном открытом космосе, и все вместе они составляли дорогу в пункт назначения —  судно и стоянка в доке проносились на скорости, которую никто не желал вообразить, невидимые источники силы притяжения катились мимо, как буря, заставляя поверить в расстояния, с которыми не возникало проблем только у астрономов, но каждый раз «Беспокойство» возвращалось в безопасное место, в яркое цветковидное сердце гипер-гиперболоида, которое мог увидеть в вечности только Майлз.

Потомки Пугнакса и Ксении —  минимум один в каждом выводке — выбирали карьеру небесной собаки, к ним присоединялись другие собаки, а также кошки, птицы, рыбы, грызуны и менее земные формы жизни. Они никогда не спали, бесконечный шумный праздник, «Беспокойство», прежде бывшее транспортным средством небесного паломничества, превратилось в собственный пункт назначения, где любое желание, которое может быть загадано, по крайней мере рассматривают, если не всегда выполняют. Если каждое желание исполнялось, это значило, что в известном Мироздании добро, не найденное и не компенсированное, как-то видоизменялось, чтобы стать по крайней мере более доступным для нас. Никто на борту «Беспокойства» не замечал никаких признаков этого. Они знали, а Майлз был уверен — оно здесь, как приближающаяся буря, но невидимое. Вскоре они увидят, что начала падать стрелка датчика давления. Почувствуют изменение ветра. Наденут дымчатые очки во славу того, что вскоре разорвет небеса.

Они летят к благодати.