На диете

Приятная картина оказалась, однако, весьма туманной и растаяла подозрительно быстро. На смену явилась куда более детальная и убедительная: Стэнфорд с подружкой катаются по несвежим простыням, сминая задницами отчеты и фотографии; девица подбирает одну из них, читает надпись и издевательски хохочет; вызывающе торчащие молодые груди так и подпрыгивают... У порога я поколебалась, вздохнула и принялась грузить мешки на заднее сиденье. Через несколько минут, даже не оглянувшись напоследок, я покинула этот дом, увозя с собой память о Саре-Джейн.

* * *

Мой просторный кухонный стол стонал и шатался под грудами бумаг. Все это изобилие я вытряхнула из необъятных папок с надписью “Замыслы”. Дрянь, макулатура – вот он, мой архив, итог всей жизни. Вырезки из газет и журналов, ксерокопии, бесчисленные записи на салфетках, блокнотных листках, сигаретных пачках, бумажных кульках, на обороте рецептов и квитанций.

Сегодня половина всего этого добра выглядела полнейшим идиотизмом, а остальное просто никуда не годилось. К чему хотя бы вот это фото – скромный парикмахер с конвертом, а в нем чек на 25 долларов и анонимная записка от какого-то бедолаги. Пятнадцать лет назад бедолага облегчил карманы брадобрея на эту сумму, но так и не смог сладить с чувством вины.

Или вот – бойскаут гордо позирует перед знаком “Стоп”: юный зануда вынудил отцов города установить его на опасном перекрестке возле школы. А уж заметка о массовой миграции в Мексику бабочек-данаид – вообще нечто запредельное...

Так, копаем дальше. Солидная подшивка материалов о борьбе сумо, сколотая с пачкой вырезок об американках-борцах. Ума не приложу, что я тогда намеревалась из этого высосать. Можно написать статью о почтительном отношении к толстякам в некоторых культурах. А лучше сразу отправиться в Японию и стать первой женщиной-сумоисткой – Барбарой-сан. Мог бы выйти целый цикл. Что-нибудь вроде “Ожирение и человечество”...

В “Собачьей жизни”[7] был сюжет о некоем восточном правителе, ежегодная “зарплата” которого равнялась весу обеих его жен в золотом эквиваленте. Одну сцену из фильма я запомнила прекрасно – две молоденькие кубышки, отъедавшиеся по особой методе перед очередным взвешиванием. Боже мой, безумно эпатажная по тем временам “Собачья жизнь”... Когда же я это смотрела? Ну да, совсем ребенком – еще в Клифтоне под Цинциннати, в знаменитом кинотеатре “Эсквайр”. Надо же, через столько лет вдруг всплыло в памяти... Мог бы выйти недурной очерк – что-нибудь вроде “Давайте вспомним былое”...

Я придвинула лист желтой бумаги, озаглавленный “Нечто дельное”, и пополнила куцый список задумок еще одним пунктом. Пускай в этих залежах макулатуры ничего стоящего и не обнаружится, все же какие-то заметки и выписки могут натолкнуть на новую мысль.

Но хоть как-то упорядочить материалы не удалось. Я, истая педантка в ведении семейной бухгалтерии, собственные дела запустила самым непростительным образом. Одно оправдание: в стройном замысле идеальной семейной жизни мои журналистские экзерсисы не играли сколько-нибудь заметной роли. Эдакий рудимент вроде аппендикса, фантом из прошлой жизни. Писательство стало своего рода замазкой для латания щелей между обязанностями жены, матери, хозяйки дома. Ну и подпиткой моего самодовольства. Знай только обходи стороной обрастающие мхом папки с “Замыслами”, и можно без помех тешиться иллюзиями, будто там дожидается своего часа нечто исключительно ценное.

Запищала духовка – пора переворачивать цыплят. С привычной ловкостью я выхватила из духовки раскаленный противень, брякнула его на подставку и тут же сорвала трубку затрезвонившего телефона.

– А, Фрэнклин, привет.

Прижав трубку плечом, я откупорила бутыль с соусом и щедро залила птицу коричневой жижей.

– Весь день пытаюсь до тебя дозвониться!

– Понимаешь, пришлось съездить домой к Саре-Джейн...

– Сегодня задержусь допоздна, дорогая. Срочное заседание избиркома. Может, найдешь, с кем еще сходить в театр?

– Да в общем-то...

– Мне правда очень жаль.

Интонации какие-то легкомысленные, речь какая-то неровная...

– Ты выпил?

– Я? – Фрэнклин уронил трубку. Что-то зашуршало, забрякало – наверное, шарил вокруг, пытаясь ее нащупать. – Просто связь дерьмовая. Ну ладно, увидимся. – Трубка чмокнула. – Поцелуй детей. – Издалека с холодной размеренностью понеслись неживые гудки отбоя.

Я водворила противень обратно в духовку, установила таймер и тяжело опустилась за стол. С каких это пор телефонный Фрэнклин утратил всякое сходство с Фрэнклином во плоти? Или это километры телефонного кабеля вливают столько заученной нежности в интонации? И чью роль он так фальшиво разыгрывает перед дурочкой-женой? Должно быть, собственного отца – мягкого, презираемого им существа, до безумия обожавшего всю семью, особенно многообещающего сына Фрэнки.