На Диком Западе

— Я полагал, что вы были вместе гораздо дольше.

— Это совершенно лишнее. Видимо, есть во мне нечто привлекательное настолько, что я очень быстро приобретаю друзей. Молодой человек уже рассказал мне свою историю. Я ему весьма симпатизирую и думаю, что наша дружба будет для него залогом настоящего счастья. Между прочим, не знаете ли вы его ближе?

— Если он уже рассказал вам свою жизнь, то нет.

— Собственно, чем он живет?

Хельмерс отвечал уклончиво. Фрэнк опять перевел разговор на прежнюю тему, много говорил о своих знаниях и, наконец, поднявшись с места, стал декламировать стихи. И вероятно, еще долго продолжал бы это занятие, если бы не обратил внимание на хозяина. Тот едва сдерживался от смеха, хотя и старался этого не показывать.

— Кажется, стихи не производят на вас никакого впечатления, — огорченно заметил Фрэнк, — у вас совсем не поэтическая натура.

— Я все время удивляюсь, как вы можете так хорошо помнить стихи?

— Это не трудно: я запоминаю, что читаю, а если и забуду, то прибавлю свое.

— Вы сами поэт?

— Почти что так…

— Я вам бесконечно завидую. Однажды мне захотелось написать поздравительные стихи, я просидел два дня и так ничего и не придумал.

В это время возвратился от траппера сильно озабоченный Блади-Фор и сообщил, что в пути убито много народу.

— Как? Убиты люди? Когда же? — вскричал Фрэнк.

— Это неизвестно. Восемь дней тому назад они вышли отсюда и до сих пор еще не прибыли в пустыню. Вероятно, они утонули.

— Но может быть, они пошли в другую сторону?

— Этого-то я и опасаюсь. Здесь можно пройти только по одному пути, и он так же опасен, как в Сахаре или Гоби.

— В Льяно нет ни колодцев, ни оазисов, к тому же нет и верблюдов, хорошо переносящих жажду. Это и составляет всю опасность, в сущности, незначительного пути, который несравненно меньше азиатской или африканской пустыни. Здесь нет устроенных дорог, и единственный путь, по которому можно проехать; обозначен кольями. Кто потеряет из виду эти колья, обречен на голодную смерть…

— В таком случае не надо упускать из виду колья, — сказал Хельмерс.

— Да, но иногда злоумышленники специально переставляют колья, и путешественники погибают.

— Но разве нельзя возвратиться обратно, когда уже станет ясно, что путь, отмеченный кольями, ложный?

— Тогда уже поздно — они не в состоянии вынести обратного пути и погибают, а разбойники, выжидавшие их смерти, попросту обирают их трупы и скрываются.

Хельмерс хотел что-то возразить, но его внимание привлекло появление нового лица, вышедшего из-за дома. Это был высокий и очень худой человек с цилиндром на голове. Одет он был в черный суконный костюм. Бледное исхудалое лицо вместе с темным одеянием говорили о его духовном происхождении. Он не спеша подошел, дотронулся рукой до шляпы и поклонился присутствующим:

— Если я не ошибаюсь, то попал к господину Хельмерсу?

— Если вам известно мое имя, то позвольте узнать и ваше, — сказал Хельмерс.

— Я Тобиас Буртон, миссионер святых последних дней.

— Следовательно, мормон? Они именно так себя называют. Вы слишком заносчивы и горды, а так как я скромный человек и с вашим образом мыслей ничего общего не имею, то будет самое лучшее, если вы ваши скромные миссионерские шаги направите в другую сторону — и прямо сейчас!

Это были довольно резкие и оскорбительные слова, однако миссионер невозмутимо возразил:

— Вы ошибаетесь, если предполагаете, что я намерен обращать здешнего хозяина в свою веру. Я хотел бы только просить у вас разрешения отдохнуть и утолить свой голод и жажду.

— В таком случае вы можете получить все, что вам нужно, причем, конечно, за все заплатите. Надеюсь, у вас есть с собой деньги?

И он окинул незнакомца строгим, презрительным взглядом.

Мормон поднял глаза к небу, вздохнул и произнес:

— Правда, я не награжден богатствами этого грешного мира, но заплатить за еду, питье и ночлег я могу. Конечно, я не предвидел подобного расхода, так как слышал, что Хельмерс в высшей степени гостеприимен.

— Да? Это кто же вам сообщил?

— Я прямо из Тэйлорсвилла.

— Вам сказали правду, но забыли сказать, что я оказываю бесплатное гостеприимство лишь приятным мне людям.

— Значит, ко мне это не относится?

— Ни в коем случае.

— Но ведь я вам ничего дурного не сделал!

— Все может быть! Но простите меня, сударь, при взгляде на вашу физиономию мне уже делается противно.

Мормон и тут не смутился и со смиренным видом произнес:

— В этом мире участь всех праведников остается неоцененною. Не моя вина, что мой вид вам не нравится. Это уже дело ваше.

— Признаюсь, если бы кто-нибудь сказал мне то, что выслушали вы, он бы неизбежно испробовал силу моей руки. Надо иметь слишком мало самолюбия, чтобы оставаться при этом совершенно спокойным. Собственно говоря, я ничего не имею против вашего лица, но уверен — сами с собой вы совершенно иной, и лицемерие ваше очень противно. Кроме того, мне еще и другое в вас не нравится.

— Могу я полюбопытствовать, что именно?

— Я и сам вам это скажу. Мне очень неприятно то обстоятельство, что вы явились именно из Тэйлорсвилла.

— Разве у вас есть там враги?

— Ни единого. Однако, скажите, куда вы направляетесь?