На Диком Западе. Том 3

Солнце ярко светило на голубом небе; вершины деревьев тихо покачивались от легкого ветра. Хорошая погода благотворно повлияла на Роланда, который ехал с веселым, беззаботным лицом, разговаривая с сестрой. Было что-то торжественное во всем окружавшем спутников; эта торжественность была способна настроить их на серьезный лад. Девственный лес, под тенью которого они находились, носил тот величественный и мрачный характер, который придает ему буйная растительность, покрывающая плодородную почву на западе, особенно вблизи рек. Дубы, ильмы, буки и орешник гордо подымали к небу свои могучие стволы и раскидывали во все стороны свои ветви, образующие темно-зеленый балдахин. Огромные деревья теснились одно к другому, образуя арки и своды, через которые в течение нескольких столетий с трудом проникали солнечные лучи. Их корни, скрытые под пышно поднимающейся кверху порослью и под тростником, образующим большею частью непроницаемые изгороди, виднелись кое-где только там, где лес прерывался прогалинами, на которых виднелись опрокинутые стволы и побеги гигантских вьющихся растений, спускавшихся, как канаты, с ветвей до земли, тогда как их роскошные вершины сливались в одну темную массу с зеленым сводом, около которого они в вышине обвивались. Эти необозримые, тенистые прогалины мощно влияли на воображение и возбуждали в душе неопределенное чувство одиночества и покинутости; чувство это было бы, несомненно, далеко не так сильно, если бы взор всюду встречал густую стену непроницаемой зеленой листвы.

Дорога, по которой наши путешественники ехали через молчаливую, дикую страну, была обычной тропой, границы которой были отмечены звездами, зарубками на древесных стволах. В густых зарослях тростника и молодой поросли был прорублен узкий коридор, по которому едва могли проехать два всадника рядом.

Тем не менее наши путешественники быстро и весело подвигались вперед, но чем глубже они проникали в глубь девственного леса, тем чаще их задерживали лужи и топкие места, образовавшиеся вследствие дождей. Это обстоятельство причинило некоторое беспокойство Форрестеру, который стал опасаться, что ему придется пробыть в дороге дольше, чем он рассчитывал. Но так как он все еще мог различить следы своих уехавших утром спутников, он старался подавить в себе все возрастающее беспокойство и с уверенностью рассчитывал, что еще до наступления ночи доберется до переправы, где он надеялся встретить дожидавшихся его товарищей. Самое большое беспокойство причинял капитану проводник, который с самого начала выказал крайнее недовольство приказанием полковника Бруце и ехал насупленный, совершенно не обращая внимания на усилия Роланда привести его в лучшее настроение. Он не выражал ни малейшего желания вступить в разговор и односложно отвечал на вопросы суровым, отталкивающим тоном.

Часа через два путешественники достигли болота, которое оказалось шире и глубже всех болот, встречавшихся им ранее. Роланд, естественно беспокоясь об Эдит, поколебался с минуту, прежде чем пустить лошадь вперед, и эта короткая остановка вызвала у проводника столь грубое восклицание, что Роланд возмутился. Но он все-таки промолчал и только тогда обратился к проводнику, который не выразил ни малейшего намерения помочь девушке миновать не совсем безопасное место, когда сам вместе с Цезарем помог сестре выбраться на хорошую дорогу.

— Друг мой, — спросил он тогда проводника, — вы когда-либо жили в такой стране, где вежливость к гостям и уважение к женщинам составляют необходимые качества всех без исключения мужчин?

Проводник ни слова не ответил на это; он только дико посмотрел на Роланда, пришпорил свою лошадь и поскакал вперед. Но Роланд не отставал, продолжая осыпать его справедливыми упреками, так как проводник повел себя в высшей степени невежливо по отношению к нему, а в особенности по отношению к его сестре. Довольно долго проводник выслушивал эти упреки; наконец, он, по-видимому, сознал свою неправоту и проговорил довольно мягко:

— Чужестранец, я ведь не собака, и не краснокожий и не негр, хотя мой нрав и суров. Поэтому я готов попросить у мисс извинения, если мое поведение оскорбило ее, и надеюсь, что вы этим извинением удовлетворитесь. А теперь вот еще что. Вы расспрашивали меня, и я поэтому считаю себя вправе и вас кое о чем спросить. Считаете ли вы справедливым и благоразумным отсылать из крепости человека, способного сражаться, назначив его проводником людей, едущих по такой дороге, по которой и слепой проедет, не заблудившись, — отсылать человека в такое время, когда индейцы убивают наших жен и детей, когда все европейские колонии в ужасе и смятении? Вот мой вопрос, и я прошу вас, как человека и солдата, ответить мне на него прямо и честно.