На дне

Он прощался со мной. Еще там, в погребе прощался, и потом, когда занимались любовью, когда бежали. Вся эта ласка, вся эта обнаженная до костей откровенность, весь он, вывернутый для меня изнутри, без брони и защиты. Нет, он себя не простил. Приговорил и привел приговор в исполнение.

— Ты ведь знаешь, что я люблю тебя? Знаешь? Что б я не делал, что б не говорил, как бы не отталкивал тебя… ты ведь знаешь?

— Знаю.

— Я… все, что я хочу, это чтобы ты была счастлива. Понимаешь?

— Дааа. Я уже счастлива. С тобой.

— Будешь счастлива всегда?

— Конечно, буду.

— Обещаешь?

— Даааа, — засмеялась и поцеловала его в губы, — обещаю.

— Смотри. Ты пообещала.

Неужели он не знал, что я никогда не буду счастлива без него? Изгой смотрел на меня и не смел приблизиться. Никто не тронул меня, пока летел вертолет. Только сверху набросил плед и сел обратно на скамейку. А я лежала и смотрела в свою тьму остекленевшим взглядом. Смотрела ему в глаза. В те, широко и неподвижно распахнутые с моим отражением внутри.

* * *

Больше я не чувствовала себя собой. Может быть, это безумие, и люди именно так сходят с ума. Я засыхала. Как цветок, который больше не получает влаги, который сорвали и бросили на землю. Я делала вдохи и не чувствовала их, я ела и не замечала — есть ли у пищи вкус, я слышала голоса и едва понимала, что мне говорят. Живой мертвец. Никакие психиатры, антидепрессанты, транквилизаторы не помогали. Мертвецы не оживают. Я больше не могла смеяться, плакать, вести беседы. Максим уничтожил меня полностью… а с собой мою душу не забрал.

Эгоист… его агония кончилась, а мою он оставил мне. Корчиться и гореть в аду бесконечно.

Нет, я выполняла свои обязанности. Давала распоряжения слугам, укладывала детей, читала им книги. Как заведенный и запрограммированный механизм. Но больше я не общалась ни с кем. Ни с братьями, ни с Лексой, ни с Кариной. Я не отвечала на их звонки.

Уложив детей, я шла к нему в комнату и оставалась там до утра. С ним. С его вещами, с запахом, въевшимся в каждую молекулу, с мнимым ощущением его присутствия. Говорят, что души мертвецов не улетают далеко, пока мы их не отпустим. Они где-то рядом. Они прикованы к нам ментальной связью. Но я его не чувствовала, и от этого сходила с ума еще больше.

— Где ты? Почему не здесь со мной? Почему не видишь, на что обрек меня? Проклятый эгоист. Как же я тебя ненавижу. Счастлива? Ты, и правда, думал, что я буду счастлива?

Говорила и крушила все вокруг себя, ломая зеркала, его вещи, сдирая шторы.

— Я же так люблю тебя, что не выживу теперь. Это же адские муки. Это… смерть. Мучительная, медленная смерть. Гореть живьем, растворяться в серной кислоте изнутри и дышать этой гарью, мечтая умереть и оказаться рядом с тобой.

* * *

Я потеряла счет времени. Его больше не существовало. Вот прошлое вместе с Максимом, и все. И больше ничего нет. А оказывается, шли месяцы. Они пролетали за окном. Дни и ночи сменяли друг друга, а мне казалось, что постоянно темно. Каждую ночь я лежала на полу в нашей комнате, скорчившись от боли, и очень тихо стонала. Я не могла плакать. Я не смирилась с его смертью и никогда не смирюсь. А если не смирилась, то и оплакивать не стану. Потому что не отпускаю и не отпущу. Он мой. Я буду тянуть его оттуда обратно к себе и не дам уйти.

Тая и Яша отвлекали, срабатывали, как местная анестезия, которая ненадолго приглушает боль, притупляет ее. Я заботилась о них… выполняла свои обязанности, а потом ходила по пустому дому и разговаривала с ним. Наверное, вслух. Слуги шарахались от меня и крестились. Многие уволились.

Я заглядывала в пустые комнаты. Монотонно в одну за другой. Одним и тем же ритуалом. Все было напрасно… все, что мы пережили вместе. Все, на что пошла я и на что шел он. Какое это теперь имеет значение.

А потом ко мне пришла Фаина, она сжимала меня в объятиях, что-то говорила, укачивала, как ребенка, а я ничего не слышала, только обнимала ее и склоняла голову ей на плечо, позволяя себя гладить. Она начала пытаться меня вытащить, оживить.

— Почему ей не помогают антидепрессанты? Сделайте хоть что-то.

— Она не хочет, чтоб они помогли. Настоящий самоубийца никогда не просит о помощи.

— И что нам делать?

— Заставить ее захотеть жить. Дети, работа, увлечения.

— Она постоянно с детьми. И она прекрасная мать… но она не живая. Понимаете? Она как будто спит изнутри.

— Она мертвая. Так она себя чувствует. Мертвой. Найдите, как ее воскресить, иначе она так долго не протянет. Она ходит на кладбище?

— Могилы нет. Не удалось собрать фрагменты тела, там был взрыв и…

— Плохо. У нее нет чувства завершенности. Нет ритуала прощания. Ей негде его оплакать. Это этапы смирения с утратой.

— Я понимаю… Мы подумаем, что можно с этим сделать. Вы, наверное, правы.

— И антидепрессанты ей не помогут. Все, что могу предложить — это закрыть в клинике и принудительно лечить.

— Никогда. Нет. Мы будем искать эти способы оживить. Спасибо.

— Если что, звоните. Приеду в любое время. Да и клиника хорошая, лучше любого санатория.