На Днепре (Роман. Рассказы)

Немного спустя из каморки выходит жена Шмелека. Ее обнаженные до локтей руки выглядят так, словно она беспрерывно прикладывала кому-то горячие и холодные компрессы. Стройные голые ноги в стоптанных, порванных туфлях, не стыдясь женской наготы, бегут на кухню быстрее, чем нужно. Она не из тех, кто медлит в минуту опасности. Раз ее муж слаб, как женщина, ей ничего другого не остается, как проявить твердость мужчины.

Пенек по-прежнему сидит за столом и пишет: он сам не понимает, почему это происшествие доставляет ему такое удовольствие. Его почему-то радует, что Шмелек ведет себя так дерзко и непокорно с Исроелом и не выходит на работу. Исроел, по мнению Пенека, только и делает, что, умиленно вздыхая, толкует о царстве божьем, а сам завален заказами, копит деньги и даже, как говорят в городке, отдает их в рост. Кстати, «черные глаза», проносясь мимо Пенека на кухню, смотрят на него как-то особенно, совсем по-иному, чем смотрят на Шлойме-Довида и его жену: они удивленно взирают на то, как Пенек сидит и пишет.

Улучив момент, когда Шлойме-Довида и его жены не было в доме, молодая женщина зазвала Пенека в их каморку. Там Пенек узнал нечто очень занятное. Во-первых, у портного Исроела лежит кусок сукна на костюм для Пенека. Сукно прислали еще месяца два назад из «дома», но при этом строго-настрого приказали: не шить Пенеку ничего, пока не скажут, а Пенеку — ни слова о том, что материал предназначен для него. Во-вторых, Пенек узнал, что в каморке от него ждут услуги. Его спросили:

— Не можешь ли ты забежать к портному Исроелу? Скажешь: покажите мне сукно. Понял? А попутно поглядишь, что там делается. Вернешься — расскажешь.

Пенек тут же решил: можно! Он готов на это хоть сейчас.

Но ему говорят:

— Нет, сейчас не годится. Лучше завтра рано утром.

Как зачарованный глядит Пенек в черные глаза молодой женщины, с замиранием сердца ловит каждое ее слово. Он точно во сне… Шмелек, его жена, история, в которую его втянули, — все это напоминает ему о чем-то… Словно он уже однажды видел или слышал об этом… Не страницы ли это из чудесной книги, что снится ему по ночам?

3

Пенек уже побывал у портного Исроела в доме и велел показать сукно.

Мало того. Чтобы обеспечить себе свободный доступ к портному, он прибегнул к хитрости:

— Дома мне сказали, чтобы вы сняли с меня мерку и сшили костюм. Сейчас же. К пасхе.

Пенек достиг при этом еще одной цели. Он не прочь напакостить Исроелу, этому благочестивому ханже, — пусть лопнет от досады, пусть думает, что ко всем заказам, загромождающим его мастерскую, прибавился еще один. Пусть почувствует, что без своего лучшего подмастерья, Шмелека, он с работой не справится, пусть даст Шмелеку прибавку… Заодно уж Пенек оглядывает всю мастерскую и видит: работы хоть отбавляй! Исроел, видит он, все тот же благообразный седой портной, с пышной бородой, в длинном кафтане: унылый праведник, хоть и круглый невежда в богословских вопросах. Но Исроел уж не стоит, как прежде, у отдельного стола, где он, бывало, делал только чистую работу: размерял сантиметром, отчеркивал мелом по треугольнику, кроил большими портновскими ножницами. С тех пор как его лучший подмастерье Шмелек бросил работу, Исроел кроит только по ночам, а днем сидит за одним столом с другим подмастерьем, Пейсой, и учеником Цолеком. Сам Исроел теперь метает петли, подшивает рукава, вырезает карманы, проглаживает утюгом плечи и отвороты. Он выглядит при этом очень печальным и набожным. Всегда, когда работники требуют у него прибавки, он становится богобоязненно задумчив, молчит целыми часами. Если уж он и вымолвит тогда слово, то это непременно о божественном или о загробной жизни. Он и теперь спрашивает Пенека:

— Так что же, по-твоему, нас ожидает? — И, вдевая в иголку новую нитку, добавляет: — То есть когда нас засыплют землей…

Шьет он быстро, говорит расслабленно, медленно:

— В могиле, должно быть, очень сыро и холодно? А?

Произнося эти слова, он скользит медлительным взглядом по Пейсе и Цолеку. Трудно сказать, в чем он хочет убедиться: в том ли, что они работают с должной быстротой, или же что его слова они услышали и намотали себе на ус. Ему, кажется, осточертел наперсток на собственном пальце: он давно отвык шить по-настоящему. Он вздыхает:

— Плохо нам будет, Пенек!.. Чихвостить нас будут на том свете. Да еще как!

Из каморки на кухню медленно пробирается полупарализованная жена портного, длинная, тощая, с застывшим взглядом. Ее дрожащая голова качнется раз десять, пока одеревенелая нога сделает один шаг. Исроел косится на нее, как на существо, посланное богом в наказание не только ему одному, а всему миру. Ему хотелось бы, чтобы и его работники вгляделись в нее. Пусть это послужит для них примером бренности человеческой жизни.

Странная натура у Исроела! Он скорее примет на себя все кары небес в жизни загробной, чем согласится на ничтожную прибавку рабочим в жизни земной.

Он заводит разговор о больном отце Пенека:

— Вот тебе и на!

Тут он начинает шить еще быстрее, а слова цедит по-прежнему очень медленно: