На Днепре (Роман. Рассказы)

На вид ей было не больше двадцати лет. Он обратил внимание на то, какие крепкие и широкие плечи у этой юной девушки, которая с другими местными комсомольцами в первый же горестный год войны вступила в борьбу с врагом, наводившим ужас на целые народы. У нее хватило сил все перенести, ускользнуть из фашистских рук, бежать к партизанам и драться вместе с ними за свое место в жизни. А теперь этой девушке, вместе с подобными ей, предстоит вновь возродить жизнь в городе…

— Как вас зовут? — спросил он, приблизившись к ней.

— Маня.

На смуглом миловидном лице появилась лукавая

улыбка, приоткрывшая белые, несколько редкие зубы, такие крепкие, что они сохранятся, должно быть, до глубокой старости. Ее статное, молодое тело, казалось, было создано для материнства.

— Маня? — переспросил он, точно раздумывая о том, подходит ли такое обычное имя для родоначальницы нового поколения людей.

Присев рядом с ней на ступеньке, он начал расспрашивать:

— Что произошло с глухонемым парикмахером до того дня, когда его нашли убитым у речки?

— Что уж особенного могло с ним произойти? То же, что и со всеми…

— А что произошло со всеми?

— Да то же, что и во всех оккупированных городах.

Как всем незатейливым, непосредственным людям, Мане казалось простым и обыкновенным все, что происходит вокруг: просто живет человек и так же просто умирает, просто фашисты уничтожали целые города и села и так же просто люди сражались с ними не на жизнь, а на смерть, и в этой борьбе принимали участие такие же комсомольцы, как и она, Маня.

И все же скульптору удалось разузнать у нее некоторые подробности.

Она рассказала, что два местных колхоза были смешанного типа — наполовину сельскохозяйственные, наполовину промысловые. Немцы сразу же завалили работой все промысловые артели и под страхом смерти отделили евреев от украинцев. Из города не мог выйти ни один человек, кроме парикмахера, который стриг и брил немцев у них на дому. Но все-таки некоторые колхозники — украинцы и евреи — в первые же дни сумели связаться между собой и ушли в лес партизанить. И как ни охраняли немцы здание МТС, где находился их склад и оружейная мастерская, комсомольцам удавалось понемногу выносить оттуда гранаты, патроны и другие боевые припасы.

Маня рассказывает об этом очень коротко и спокойно и совсем не смотрит на скульптора:

— А немцы… они так и рыскали по всему городу. Только кому же придет в голову искать оружие у глухонемого? К нам в деревню, в те крайние хаты, которые немцы потом сожгли, он и приносил в мешке эти гранаты и патроны.

— Кто приносил?.. Парикмахер?

— Ну да, ведь я же вам говорю.

Теперь только она подымает на скульптора свои проницательные глаза — прозрачные, с коричневыми ободками вокруг бархатистых зрачков — и испуганно вглядывается ему в лицо.

— Ой, — восклицает она, стискивая руки, — вы сейчас на него так похожи! А вы не сын его, скажите правду?..

С минуту они глядят друг другу в глаза. И внезапно, припав головой к его груди, девушка разражается горькими, долго не утихающими рыданиями. Она плачет, изливая в слезах всю свою боль просто потому, что более близкого человека нет у нее на всем свете: отец, мать, все близкие и дальние родственники убиты немцами.

Скульптор поражен и даже немного испуган. А в голове неотступно стучит мысль: «В мешке относил… В мешке…»

Конечно, память о погибшем отце всегда дорога сыну. Но далеко не все равно, носил ли отец перед смертью в котомке свои пожитки или оружие для партизан.

Это совпадало со словами мальчугана: «С мешком за плечами глухонемой парикмахер пустился к реке». Дело было в то утро, когда немцы выгнали к оврагу последних городских ремесленников, чтобы они сами вырыли себе могилу. Теперь скульптор ясно видит этот мешок за спиной у отца, мешок, в котором лежат патроны и гранаты. Оставалось узнать еще одно: к кому пошел он тогда со своим мешком, если крайние хаты в деревне были давно сожжены, а комсомольцы арестованы?

Маня поднимает с его груди залитое слезами лицо. Девушка так опечалена, что даже не пытается вытереть их. Он видит, как красива она с этими невысохшими слезами, и впервые за долгое время в нем снова заговорил скульптор: «Да, слезы мученика нельзя утирать».

И он бессознательно старается запечатлеть ее лицо в своей памяти.

От Мани ему удалось узнать, что оружие отец понемногу переносил в деревню к старику Стеценко. Было это уже после того, как немцы сожгли крайние хаты. Старик Стеценко передавал оружие в партизанский отряд, куда удалось бежать лишь двоим из всей группы комсомольцев: ей, Мане, и внуку Стеценко, Павлу, тому самому, который стал теперь вторым секретарем райкома.

— Ой! — внезапно спохватилась Маня. — Да ведь у Стеценко парикмахер оставил на хранение свое зеркало.

6

В тот же вечер, когда совсем стемнело, скульптор принес с того берега реки большое и тяжелое зеркало. Он сам не отдавал себе отчета, для чего делает это. Просто ему казалось, что каждая вещь, которую отец спрятал перед смертью, имеет для сына особый смысл. Бережно и аккуратно тащил он на спине зеркало.