На дороге

– О, она мне достает. – Пока мы ждали в машине, Виктор вышел, проскакал к дому и сказал несколько слов пожилой даме, которая живо повернулась и ушла в садик, где стала собирать макухи конопли, уже сорванные и оставленные сушиться на солнце пустыни. Братья Виктора тем временем скалились нам из-под дерева. Они пытались подойти и познакомиться, но подняться и пройти до нашей машины заняло бы у них некоторое время. Виктор вернулся, дружелюбно ухмыляясь.

– Чувак, – сказал Дин, – этот Виктор – самый милый, самый клевый, самый неистовый котяра из всех, кого я встречал за всю свою жизнь. Ты только посмотри на него, посмотри, как медленно и четко он ходит. Здесь не нужно спешить. – Постоянный, настойчивый ветер пустыни задувал в машину. Было очень жарко.

– Видишь, как жарко? – спросил Виктор, усаживаясь рядом с Дином на переднее сиденье и показывая на раскаленную крыщу «форда». – Возьми ма-ри-гану – и больше не жарко. Подожди.

– Да, – ответил Дин, поправляя темные очки, – я подожду. Будь спок, Виктор, мальчик мой.

Вот неторопливо подошел долговязый брат Виктора с кучкой травы на газетном листе. Он высыпал ее Виктору на колени и мимоходом облокотился на дверцу машины, чтобы лишь кивнуть, улыбнуться нам и сказать:

– Привет. – Дин тоже кивнул и приветливо улыбнулся. Никто не разговаривал; это было прекрасно. Виктор начал сворачивать громаднейший бомбовоз, который кто-либо в жизни видел. Он сделал из коричневой оберточной бумаги примерно такую сигару «корона» из всего этого чая. Косяк получился огромным. Дин, выпучив глаза, смотрел на него. Виктор как ни в чем ни бывало поджег самокрутку и пустил ее по кругу. Затягиваться ею было так, словно нагибаешься над дымовой трубой и вдыхаешь. В горло ворвалась одна грандиозная волна жара. Мы задержали дыхание и выпустили дым почти одновременно. Улетели все моментально. Пот заледенел у нас на лбу, все вдруг стало как на пляже в Акапулько. Я выглянул в заднее окно машины – там стоял еще один, самый странный брат Виктора, скорее перуанец, а не индеец, высокий, с шарфом через плечо – стоял, прислонившись к столбику, и ухмылялся, слишком стесняясь подойти и пожать нам руку. Казалось, вся машина окружена братьями, поскольку еще один появился со стороны Дина. Потом произошло самое удивительное. Все настолько закинулись, что обычные формальности были отброшены, и все сосредоточились на вещах, вызывавших немедленный интерес, и теперь в этом явилась вся странность американцев и мексиканцев, пыхающих вместе посреди пустыни, больше того – странность видеть в тесной близости лица, и поры кожи, и мозоли на пальцах, и вообще сконфуженные скулы иного мира. И вот братья-индейцы начали говорить о нас тихими голосами – обсуждали: заметно было, как они смотрят, оценивают и сравнивают впечатления, или же исправляются и меняют мнение:

– Да, да. – А Дин, Стэн и я обсуждали их по-английски.

– Ты только врубись в этого дьявольского брата позади, который не сдвинулся от своего столбика ни на шаг и ни на волосок не уменьшил интенсивность радостной, смешной застенчивости своей улыбки, а? А тот, что у меня слева, постарше, больше уверен в себе, но такой печальный – типа завис, может даже, типа бича в городе, а Виктор солидно женат… он как этот чертов египетский фараон, видишь? Эти парни – настоящие кошаки. Никогда ничего подобного не видал. Они же про нас говорят и нам удивляются, типа видишь? Типа нас, но со своими собственными приколами, их интерес, возможно, вертится вокруг того, как мы одеты – совсем как у нас, на самом деле – если бы не странность вещей, которые у нас в машине, и странная манера смеяться не как они, и даже, может быть, то, как мы пахнем по сравнению с ними. Тем не менее, я зуб бы дал узнать, что они про нас говорят. – И Дин попытался. – Эй, Виктор, чувак… что твой брат только что сказал?

Виктор обратил на него свои скорбные карие глаза:

– Да-а, да-а.

– Нет, ты не понял. О чем вы, парни, говорите?

– О, – ответил Виктор в великом смятении, – тебе не нравится мар-гуана?

– Ох нет, да, прекрасно! О чем вы говорите?

– Говорить? Да, мы говорить. Как вам нравится Мехика? – Трудно без общего языка. Все затихли, остыли и улетели по новой – и лишь наслаждались ветерком из пустыни и обдумывали свои отдельные национальные, расовые и личные соображения о высокой вечности.

Настало время для девочек. Братья отползли в свое пристанище под деревом, мать наблюдала за нами из залитых солнцем дверей, а мы медленно попрыгали по кочкам обратно в город.