На дороге

– Ч-черт возьми! – сказал он, воткнул большие пальцы себе за ремень и неторопливо двинулся вниз по улице, покачиваясь из стороны в сторону – но тоже медленно. Они подрались с дедом. Тот сперва возражал против Франции, а теперь возражал против мысли поехать в Мексику. Стэн, как бродяга, валандался по всему Денверу из-за этой своей драки с дедом. В ту ночь, после того, как мы свое выпили и удержали Генри в «Хот-Шоппе» на Колфаксе от того, чтобы ему моча в голову ударила, Стэн улегся спать на полу в комнате Генри над «Гленармом».

– Я даже домой поздно не могу прийти – дед лезет в драку, а потом переключается на мать. Говорю тебе, Сал, мне надо сматываться из Денвера побыстрее, а не то я сойду с ума.

Ну а я остался у Тима Грэя, а потом, попозже, Бэйб Роулинс пустила меня в чистенькую комнатку у себя в цоколе, и мы все запали там, устраивая вечеринки всю неделю подряд. Генри испарился к своему брательнику, и мы его больше не видели – и так никогда и не узнали, высказался ли ему кто-нибудь с тех пор, и упрятали ли его снова за решетку, или у него обмотки горят на свободе.

Тим Грэй, Стэн, Бэйб и я провели всю неделю в милых денверских барах, где официантки носят брючки и рассекают, стыдливо и любовно поглядывая на тебя, – не заскорузлые официантки, а те, что влюбляются в своих клиентов: у них взрывные романы, они пыхтят, надрываются и страдают из одного бара в другой; а ночи на этой неделе мы проводили в «Пяти Точках» – слушали джаз, киряли в сумасшедших негритянских салунах и трепались до пяти утра у меня в подвале. В полдень нас обычно можно было найти у Бэйб на заднем дворе – мы возлежали посреди денверских мальцов, которые играли в ковбоев и индейцев и грохались прямо на нас с цветущих вишен. Мне было чудесно: весь мир раскрывался передо мною, поскольку я не видел никаких снов. Мы со Стэном задумали уломать Тима Грэя ехать с нами, но Тим слишком залип на своей жизни в Денвере.

Я уже собирался было ехать в Мексику, когда однажды вечером мне позвонил Денвер Долл и сказал:

– Ну-ка, Сал, догадайся, кто сейчас едет в Денвер? – Я не имел понятия. – Он уже в пути, мне моя сорока на хвосте принесла. Дин купил машину и едет к тебе. – Я вдруг увидел перед собою Дина – пылающего, содрогающегося, пугающего Ангела, пульсирующего ко мне через всю громадную даль дороги, надвигающегося, как туча, с громадной скоростью, преследующего меня, как Странник В Саване на равнине, обрушивающегося на меня. Над просторами я видел гитантское лицо с его безумной костлявой целеустремленностью и сверкающими глазами; я видел его крылья; я видел его допотопный драндулет – колесницу с прыгающими по ней тысячами огоньков-искорок; я видел след, который она выжигала на дороге: она торила и свой собственный путь – по кукурузе, сквозь города, разрушая мосты, испаряя реки. Она надвигалась на Запад гневом Госпдним. Я знал, что Дин снова обезумел. Никак уже не послать было денег никакой из его жен, если он забрал из банка все свои сбережения и купил машину. Все пропало – и игра проиграна, и все дела. За ним дымились опаленные руины. Он снова рвался на Запад по кряхтящему и жуткому континенту и теперь уже скоро приедет. Мы спешно приготовились встретить Дина. Говорили, что он повезет меня в Мексику.

– Как ты думаешь, он разрешит и мне поехать? – трепеща, спрашивал Стэн.

– Я с ним поговорю, – сурово отвечал я. Мы не знали, чего вообще ожидать.

– Где он будет спать? Что он будет есть? Есть ли для него девчонки? – Это походило на неминуемый приезд Гаргантюа: надо было подготовиться – расширить сточные канавы Денвера и упразднить некоторые законы, чтобы соответствовать его страждущему туловищу и рвущимся наружу экстазам.

3

Дин приехал, как в старомодном кино. Золотым полднем я сидел дома у Бэйб. Пару слов про дом. Мать ее была в Европе. Надзирательницу-тетку звали Черити; ей было семьдесят пять, живая и проворная, как цыпленок. В семействе Роулинсов, которое расселилось по всему Западу, она постоянно курсировала от одного дома к другому, повсюду принося общую пользу. Когда-то у нее были десятки сыновей. Теперь их уже не осталось: все они ее бросили. Она была стара, но живо интересовалась всем, что мы делали и говорили. Она сокрушенно качала головой, когда мы залпом глотали виски в гостиной:

– За этим вы могли бы выйти и на задний двор, молодой человек. – Наверху – а этим летом дом стал чем-то вроде пансиона – жил парень во имени Том, безнадежно влюбленный в Бэйб. Он приехал из Вермонта, говорили, из богатой семьи, и там его ждала карьера и все такое, но он предпочел быть там, где Бэйб. По вечерам он сидел в гостиной, и лицо его пылало за газетой, и всякий раз, когда кто-нибудь из нас что-нибудь говорил, он слышал, но виду не подавал. Особенно он краснел, когда рот открывала Бэйб. Когда мы все-таки вынуждали его опустить газету, он смотрел на нас с несметной скукой и страданием:

– Э? О да, я полагаю. – Больше обычно он ничего не говорил.