На другой берег

— Ваши родные уже знают, Клер?

— Нет, я сама всего час как узнала. Они вам тоже прислали этот миленький документик?

— Да.

— Ещё кусочек?

Они молча ели ещё несколько минут. Затем Тони встал:

— Благодарю, я сыт.

— Что ж, тогда покурим.

Она взяла у него сигарету и сказала:

— Вот что. Завтра утром я еду в Кондафорд, и, мне кажется, вам тоже следует поехать. Наши должны познакомиться с вами: что бы мы ни делали, всё нужно делать в открытую. Есть у вас поверенный в делах?

— Нет.

— У меня тоже. Видимо, придётся подыскать.

— Этим займусь я. Ах, если бы у меня были деньги!

Клер вздрогнула.

— Простите, что у меня оказался супруг, способный потребовать возмещения ущерба!

Крум сжал ей руку:

— Дорогая, я думал только об адвокатах.

— Помните, как я вам возразила на пароходе: «Порой гораздо ужаснее, когда что-нибудь начинается»?

— Никогда с этим не соглашусь!

— Я имела в виду свой брак, а не вас.

— Клер, а может быть, лучше не защищаться и предоставить событиям идти своим ходом? Вы станете свободны, а потом… Словом, если захотите выбрать меня, я буду здесь; если нет — уеду.

— Вы очень милый, Тони, но я всё-таки должна рассказать родным.

А кроме того… есть ещё куча всяких обстоятельств.

Крум прошёлся по комнате:

— Вы полагаете, что нам поверят, если мы будем защищаться? Не думаю.

— Мы будем говорить только голую правду.

— Люди никогда не верят голой правде. Когда вы едете завтра?

— С поездом десять пятьдесят.

— Возьмёте и меня с собой или мне приехать позднее из Беблокхайт?

— Лучше позднее, чтобы я успела им все выложить.

— Им будет очень тяжело?

— Да, не по себе.

— Ваша сестра там?

— Да.

— Это уже отрадно.

— Сказать, что мои родители старомодны, было бы неточно. Они несовременны, Тони. Впрочем, когда люди задеты лично, они редко бывают современными. Адвокаты, судья и присяжные во всяком случае современными не будут. Теперь отправляйтесь, но дайте слово не гнать машину как сумасшедший.

— Можно вас поцеловать?

— Чтобы, говоря голую правду, сознаться и в этом поцелуе после трёх предыдущих? Целуйте лучше руку, — рука не в счёт.

Он поцеловал ей руку, пробормотал: «Храни вас бог!» — схватил шляпу и выбежал.

Клер придвинула стул к электрической печке, невозмутимо излучавшей тепло, и задумалась. Сухой жар так обжигал глаза, что под конец ей почудилось, будто у неё нет больше ни век, ни влаги под ними. Ярость медленно и бесповоротно нарастала в ней. Всё, что она пережила на Цейлоне до того, как однажды утром решилась на разрыв, ожило с удвоенной силой. Как он посмел обращаться с ней так, словно она девица лёгкого поведения, нет, хуже, потому что и та не потерпела бы такого обращения! Как он посмел поднять на неё хлыст! И как он посмел следить за ней и затеять процесс! Нет, она не сдастся.

Клер принялась методически мыть и убирать посуду. Распахнула дверь, пусть в доме гуляет сквозняк. Ночь, кажется, будет скверная, — в узком Мьюз то и дело кружится ветер.

«Как и во мне», — подумала Клер, захлопнула дверь, вынула карманное зеркальце и вздрогнула — таким бесхитростным и беспомощным показалось ей собственное лицо. Она попудрилась, подвела губы. Затем глубоко вздохнула, пожала плечами, закурила сигарету и пошла наверх. Горячую ванну!

XXI

На другой день не успела она приехать в Кондафорд, как сразу почувствовала, что атмосфера там напряжённая. То ли слова, сказанные ею по телефону, то ли её тон вселили тревогу в родителей Клер, и она сразу увидела, что притворяться весёлой бесполезно, — всё равно не поверят. К тому же погода стояла отвратительная — промозглая и холодная, и Клер с самого начала пришлось держать себя в напряжении.

После завтрака она избрала гостиную местом для объяснения. Вынув из сумочки полученную ею копию, она протянула её отцу и сказала:

— Вот что мне прислали, папа.

Она услышала удивлённый возглас генерала и увидела, как мать и Динни подошли к нему.

Наконец он спросил:

— В чём здесь дело? Говори правду.

Клер сняла ногу с каминной решётки и посмотрела отцу в глаза:

— Бумажка лжёт. Мы ни в чём не виноваты.

— Кто он?

— Тони Крум. Мы встретились на пароходе, возвращаясь с Цейлона. Ему двадцать шесть, он служил там на чайной плантации, а теперь получил место у Джека Масхема — будет присматривать за его арабскими матками в Беблок-хайт. Денег у него нет. Я попросила его приехать сюда к вечеру.

— Ты его любишь?

— Нет, но он мне нравится.

— А он тебя?

— Да.

— Ты говоришь, между вами ничего не было.

— Он поцеловал меня в щёку — раза два, по-моему. Это всё.

— На каком же основании бумага утверждает, что третьего числа ты провела с ним ночь?

— Я поехала с ним на его машине посмотреть Беблок-хайт; на обратном пути в лесу, миль за пять до Хенли, отказали фары. Темень была непроглядная, я предложила остаться и подождать рассвета. Мы заснули, а когда рассвело, поехали дальше.

Она услышала, как мать судорожно глотнула воздух, а у отца вырвался странный горловой звук.

— А на пароходе? А у тебя на квартире? И ты утверждаешь, что между вами ничего нет, хотя он тебя любит?

— Ничего.

— Это правда?

— Да.

— Разумеется, это правда, — вмешалась Динни.