На Двине-Даугаве (Повесть о верном сердце - 2)

- Пустяки! Вот на днях пришлет мне папахен монету - я тебя выручу. Потом засмеялся: - Я сам побывал не раз в лапах "голубчика". Сейчас-то я осторожней: если и приходится перехватить у него в долг лист рисовальной бумаги или карандаш, то обязательно отдам дня через два, не затягиваю. Ну, а приготовишку он редкого упустит, с каждого свою дань получит.

- И много он так получает?

- Во всяком случае, больше жалованья. Ловкий! Кстати: ты знаешь, что он раньше служил в сыскном?

Нет, Гриша не знал про это. И что такое "сыскное", тоже не знал.

Лехович, тот, похоже было, знал все на свете. Так, по крайней мере, выходило по его рассказам.

А рассказывал он занятно, будто посмеиваясь надо всеми, о ком говорил.

"Может, он это для смеху пошел со мною", - подумал Гриша и решил больше помалкивать.

Был уже вечер. Двина пылала под лучами заката, и железнодорожный мост чернел на ней чугунным кружевом.

Молчание Гриши было, видно, только на руку Сергею Леховичу. Сам он теперь говорил без умолку.

В городе он жил уже четвертый год. Здесь ему были известны не только все улицы с переулками, но и люди, обитавшие на этих улицах.

- Наш город особенный: пестрый, как ситцевое одеяло.

- Одеяло? - переспросил Гриша.

- Ну да, как старое ситцевое одеяло, из кусочков сшитое. Тут тебе и латыши, и русские, и поляки, и литовцы, и евреи, и немцы, и эстонцы...

По словам Леховича выходило, что люди в городе были разделены невидимыми перегородками. Даже гулять они ходят в особицу: поляки гуляют по одной улице, евреи - по другой, немцы ходят по дамбе, больше под вечер - любуются закатом. Латыши - те даже друг от друга отгораживаются: уроженца Риги или Курземе никогда не сведешь с "чонгалом" из Латгалии.

- А кто это - чонгал?

- Ну, по-нашему - серый, неотесанный... деревенщина. Примерно так.

А русские - староверы - гуляют, оказывается, только раз в году: на масленой. Молодцы в чуйках, в поддевках шагают тогда по Рижской улице навстречу девицам, оглядывая их с ног до головы и отпуская шуточки. Девицы плывут сплошным косяком. Это - ежегодная ярмарка невест.

- Тебе, впрочем, рано об этом... - спохватился Сергей.

- Вот еще! Что я, маленький? Может, я уже видал такую ярмарку, почем ты знаешь?

Гриша даже зажмурился на минутку - и ясно увидал несчастных каменнолицых невест и молодцов с разбойничьими глазами, похожих на Евлашку Лещова.

А когда открыл глаза - чуть не споткнулся: навстречу ему медленно шел немец Дамберг с неизменным своим фотоаппаратом на ремне через плечо. Рядом с ним шагал прыщавый юнец, совсем еще мальчишка, со странно угрюмым лицом, в крохотной, с наперсток, шапочке, еле державшейся на гладко остриженной макушке.

Дамберг скользнул холодным, равнодушным взглядом поверх Гришиной головы и прошел мимо: не узнал, конечно.

Гриша шепнул Сергею:

- Того, с сумкой, я знаю: это - Дамберг. Ох, он и жох!

- А я случайно другого знаю - Розенберга Альфредку. Изображает из себя... фу ты, ну ты! А сам младше меня. Он из Риги приехал. Я слышал, как он хвастался за бильярдом у Познанского.

- Ты бываешь у Познанского? - с ужасом спросил Гриша.

"Познанский" - это большая пивная с зелено-желтой вывеской, на которой нарисована кружка с колпаком из белой пены, а рядом - два бильярдных шара и длинный, как копье, кий.

- Заглядываю иногда, - небрежно сказал Лехович, - сыграть партию-другую.

И он заговорил теперь о бильярде, о том, что заходить к Познанскому, конечно, рискованное дело: туда может заглянуть и Стрелецкий - он норовит зайти с черного хода. И кого уж из реалистов поймает, тому не поздоровится. Но у реалистов с хозяином пивной договоренность: прежде чем впустить надзирателя в черную дверь, он выпускает их через парадную. Правда, там неподалеку стоит городовой, но он отворачивается, когда из пивной выходят гимназисты и реалисты: у него тоже имеется своя договоренность с Познанским.

Бильярда Гриша не видал ни разу, видел только шары на вывеске. Он попросил Сергея рассказать, в чем состоит игра, из чего шары сделаны, как по ним бьют кием.

За разговором о бильярде скоро забыли они о только что прошедших мимо немцах: о Дамберге и Альфреде Розенберге, которому суждено было ровно через сорок лет окончить дни свои в Нюрнберге, на виселице.

...С реки потянуло пронзительной прохладой. Волны Двины уже тускнели, противоположный берег слился в одну темную полосу; порыв ветра донес оттуда запах хвои.

Не сговариваясь, Лехович с Гришей спустились с дамбы вниз.

На берегу ивы тянулись черными ветвями к розовому небу. Одно дерево нагнулось над водой, почти касаясь ее своим стволом; на стволе, ловко примостившись, сидел кто-то верхом, как в седле.

Подошли ближе - и Гриша узнал Вячеслава Довгелло.

- Ты что тут делаешь?

Вячеслав соскочил на землю.

- П-погляди, - сказал он.

За рекой стоял на берегу двухэтажный дом. Окна в верхнем этаже блистали багрово, отражая закат.

- А что там глядеть? Дом и дом. Самый обыкновенный.

- Н-нет, не обыкновенный. Там был последний бой лесных братьев с жандармами.

- Откуда ты знаешь про лесных братьев? - воскликнул Гриша - и даже сердце у него зашлось...

Вячеслав молчал.