На двух берегах

У него было две некрупные осколочные раны - одна на бедре, другая ниже седелки. Раны уже подсохли, покрылись бурой корочкой и не кровоточили, но к ним липли мухи, и Зазор то и дело откидывал голову к спине и отмахивался хвостом. Вообще мух сюда слетелось много, наверное, их привлек запах всплывшей, начинавшей гнить рыбы.

- Тихо! Тихо! Тихо!- шептал Андрей, гладя морду Зазора. - Тихо, милый. Тихо, умница! Фрицы рядом! Слышишь, рядом. Если заржешь, пропадем. Оба пропадем. А я - уж это точно…

Развязав супонь, он раскрыл клещи хомута, и Зазор выдернул голову. На клещах было выжжено гвоздем имя этого работяги-артиллериста -«Зазор». Такое же имя, наверное, было написано и на бирке, подвешенной к хвосту, но вода размыла чернила, и надпись здесь стерлась. Потом Андрей снял и седелку, а чересседельник подвязал к недоуздку. Поколебавшись, он сдвинул узду, и Зазор вытолкнул изо рта трензеля.

- Ну вот, ну вот…- сказал ему Андрей. - Теперь тебе легче. Только тихо. Ни слова, друг!

Зазор ткнулся мокрым носом ему в плечо, в шею, захватывая губами его ухо. Зазор, наверное, любил своего ездового, а ездовой, наверное, был хорошим человеком, и между ним и Зазором была дружба, а может быть, и любовь. Та любовь, которая рождается от преданности животного человеку и от доброты человека к нему.

Пошарив по карманам, Андрей нашел небольшой комок слипшегося сахара и отдал его Зазору. Зазор схрумкал сахар, закрыв от удовольствия глаза, а потом ткнулся носом ему в руку, облизывая ладонь. Андрей, гладя его шею, отмахивая веткой мух от ран, прислушивался.

Наверху, над кустами, над свисающими с обрыва корнями, время от времени звучали голоса. До верха обрыва было метров двадцать, и говорившие не подходили к самому краю, боясь обвалиться, но если бы они услышали, как ржет Зазор, то им ничего не стоило бы бросить на звук пару или тройку гранат. Так, для перестраховки, потому что их, немецкие, лошади тут быть не могли.

- Тихо! Тихо! Не вздумай! - предупреждал его Андрей. - Нам надо продержаться еще каких-то пару часиков.

Под обрывом темнело быстро, их в кустах ни с воды, ни сбоку уже не могли бы различить, но Днепр все еще отливал потускневшим серебром, и по этому серебру плыли, минуя их, осколки, обломки, остатки того, что попало под немецкие бомбы, но не пошло на дно.

По-прежнему левее, вверх по течению, рвались эти бомбы и снаряды, туда летели, разворачиваясь, «юнкерсы», «мессеры», наши истребители, над выдающимся в Днепр обрывистым мысом в небе рвались зенитные снаряды, и то, что все это продолжалось, что плыли по Днепру плотики и скатки, потерявшие хозяев, что не смолкали бомбежка и бои в воздухе, говорило ему, что плацдарм держится, что на плацдарм перебрасываются новые части, что немцам пока не удается сбросить их в Днепр и расстрелять там.

Что ж, он не был виноват, что оторвался от своих, что оказался здесь один. Свое, в меру сил, он сделал. Он был ранен, хотя и не тяжело, но ранен и в правый бок пулей, и в левое плечо, и в левое бедро осколками, и вообще левая сторона, куда его ударило взрывной волной, все еще продолжала быть деревянной, как будто он ее отлежал. Раны больше не кровоточили, хотя, когда он вылез из воды, кровь из них текла. Но они быстро подсохли, и, хотя ныли, он, стараясь реже шевелиться, не обращал на них внимания, следя, как темнеет Днепр, да уговаривал, да поглаживал Зазора, да просил его молчать.

Когда тот берег потерялся, когда впереди виднелась только вода, он нашел прибитые к берегу бревнышко и сиденье от понтона, супонью привязал к бревнышку свой ППШ, а конец супони к постромке. Из свободного конца постромки он сделал неподвижную петлю, которую можно было надеть Зазору на грудь. Он хотел, чтобы, когда они поплывут, голова Зазора была свободной, чтобы ничто не тянуло ее вниз, к воде. Брючным и поясным ремнями он увязал одежду и сапоги на сиденье от понтона, а бревнышко и сиденье сплотил чересседельником так, что сиденье не давало крутиться бревнышку. ППШ, сапоги и одежда теперь не мешали плыть. ППШ был все-таки помехой для Зазора, но Андрей не хотел, чтобы на том берегу в медсанбате ему сказали: «Сам выбрался, а оружие бросил? Тебя что, без сознания вынесли с поля боя? А ну назад, на плацдарм! Или найди оружие, или в штрафную!» Нет, он не хотел слышать этого и привязал к бревнышку бесполезный сейчас ППШ, так как, кроме разбитого магазина, другого у него не было.

Он нервничал, и тревога передалась Зазору. Зазор смотрел, как он увязывает автомат и одежду, тихонько фыркал, кивал на Днепр, тянулся к нему, Андрей успокаивал его: