На двух берегах

Стас, швырнув Андрею ведро, метнулся к девочке, схватил ее под колени, бросил себе на плечо, как куль, и побежал к медпункту. От этого кисть на руке девочки затрепетала сильней, девочке стало больней, и она закричала:

- А-а-а! Дядечку! Больно ж! Пустить! Пустить меня! Больно ж! Больно ж!.. - но Стас, не обращая внимания на этот крик, притиснул ее к себе, не давая вырваться, и побежал, побежал, побежал и, обгоняя мать, на ходу крикнул ей:

- Быстрей! Быстро! Не отставай!

Андрей, коротко глянув на запад, пробормотал: «Гады!..», но ему сунули ведро с водой, крикнув: «Не разевай рот! Давай, давай, давай!»

Когда солнце срезалось горизонтом наполовину, сожженные и разрушенные дома дотлевали; чадили, догорая, оттянутые на буксирах сгоревшие машины, парили залитые водой танки, из которых выгружали боекомплект, снимали пулеметы. Слышались команды: «Проверить людей, имущество! Доложить…», наверное, всем раненым оказали помощь, а всех убитых снесли на бугорок, на сельское кладбище и положили - деревенских рядом с могилками под ветхими, покосившимися, осевшими крестами, а военных - чуть в стороне, где какой-то сержант уже делал разметку для братской могилы.

Стас, вернувшись, бросил мрачно:

- Пацана нет. У девочки нет кисти. Мать спит - кубик морфия…

Он сел рядом на остатки завалинки, подгреб сапогом углей, сдвинул к ним несколько головешек и так и сидел, уронив голову и грея руки…

Последний переход был длинным: они уже затемно добрались до села, где их ждали командиры, оружие, война. Андрей шел вместе со всеми, мок, как они, месил придорожную грязь, подняв воротник и сунув руки в карманы, бездумно смотрел на голые поля, пожелтевшую, прибитую дождями траву на обочинах, за которыми лежала сырая пахота. Он старался ничего не вспоминать - так было легче, - но воспоминания, не подчиняясь его воле, приходили сами.

Его все время мучила песенка, которую он слышал до войны, но тогда ее слова не трогали его, а вот услышав эту песенку в госпитале, ее там играли на патефоне, он не мог сделать так, чтобы она не приходила в память.

… Скажите, почему нас с вами разлучили.

Зачем навек расстаться мы должны?.

Ведь знаю я, что вы меня любили,

Но вы ушли, скажите, почему?..

«Вот именно, - думал он, - скажите, почему?» На душе у него было скверно. Шагая за Стасом, он механически переставлял ноги, отворачивался в сторону, когда ветер швырял дождь прямо в лицо, и горько усмехался, когда слышал, как Лена говорит ему: «В такую погоду любимые должны быть вместе. Пить вкусное вино, обнимать, греть, любить друг друга. Может быть, старые люди это не так понимают, но я смотрю на мир так…»

- Пить вкусное вино… Любить друг друга!.. - бормотал он. - А фрицы? А проклятые эти фашисты?..

Холодало, тот арктический ветер не уходил, вымораживал сырость из воздуха, так что звезды казались ярче, и еще за несколько километров от переднего края было четко видно, как взлетают к небу трассирующие очереди и как вспыхивают ракеты.

- Ну что, прибыли? - спросил Стас, когда они остановились для перекура. Все в роте смотрели туда, где взлетали трассирующие и ракеты. - Вот они, наши угодья. Вот где развелось микроцефалов. Но мы их будем сокращать. В меру наших сил и скромных дарований…

В сарае, к которому их подвели, горело несколько фонарей «летучая мышь», в топках двух кухонь, стоявших посередине, красным огнем тлели угли, и в сарае было достаточно светло, чтобы одним раздавать винтовки, патроны, гранаты и еду, а другим чтобы получать все это.

- Как в преисподней! - буркнул ему в шею Стас. - Не хватает только Вельзевула. И пахнет не серой и смолой, а ячневой кашей.

Пахло и правда ячкой, она перебивала запах от сырых шинелей, сгоревшего керосина и тот запах, который идет от открытых патронных и гранатных ящиков; они пахнут и свежеструганными досками, и порохом, и новым железом, и толом.

Свет от ламп, подвешенных к стропилам, падал на головы и спины, угли из топок бросали багровый отсвет на полы шинелей, на колени, все остальное скрадывала темнота, и казалось, что из людей вырезаны средняя и нижняя четверти.

- Ну что, что выбираешь? - сердито говорил кому-то тот, кто раздавал оружие. - Все одинаковые. Все бэу!

__ - Ты вроде бы раз получил, - сказал повар тому, кто был впереди них. -Ну-ка к свету! Конечно, получил! Я твою физию запомнил. Не надо было ее отворачивать! А то отворачиваешь, оно и кидается в глаза. Убирайся из строя! Ну!

- А водочки нет! - кто-то в строю с досадой вздохнул. - Вроде и месяц с «р», ан не припасли. - В октябре, и правда, на фронте полагалась водка, она полагалась с сентября по апрель.

- Припасут тебе, жди! - кто-то оборвал любителя водочки. - Может, тебе еще и курник испечь? - ехидно добавил он.

- Пошел ты, знаешь!.. - ругнулся любитель водочки, но и сам замолчал.