На двух берегах

Он бы мог добавить еще что-нибудь, но не хотел злить штангиста: со связанными руками не очень-то защитишь даже физиономию, поэтому он больше ничего и не добавил, полагая, что «Кировоград» напомнит им его же слова: «Москва», «Сталинград», и они поймут, что они, то есть немцы, там, под Москвой, под самой Москвой и в Сталинграде были, а теперь их там нет, если не считать покойников, что теперь они уже под Кировоградом, то есть отступают, то есть все время отступают, и отступают, и отступают, и никогда уже не смогут зацепиться надолго, а что это означало для них, эти офицерики и майор могли, считал он, догадаться сами.

Штангист ткнул стволом автомата ему в хребет, и он прошел мимо вестового, чуть кивнув ему, считая, что если вестовой не просто хотел избавиться от перчаток как от лишнего, то этот кивок он поймет, а если вестовой просто тоже сволочь, то черт с ним с этим кивком. Но не подтолкни вестовой ему перчатки, он бы и не взял их, ему было не до перчаток. Но не взять их было бы тоже глупо - черт знает, что его ожидало, а ему нужны были непомороженные руки.

Они шли ходко - штангист то и дело подталкивал его стволом в хребет, но ему трудно было поспевать за идущими впереди фрицами, потому что он ослаб от побоев и еще потому, что они все дальше уходили к немцам в тыл.

Он то и дело оборачивался, он смотрел через плечо на вспышки далеких ракет, и он делал это не только потому, что старался определить расстояние до переднего края, но больше потому, что теперь у него так щемила, так болела душа, что по сравнению с болью от тычков автоматом в хребет и от пинков, которые ему, поторапливая, поддавал штангист, эта боль была куда громадней.

Одни ракеты, взлетев, повиснув на мгновенье в высшей точке, падали, догорая, другие, взлетев, снижаясь на парашютах, медленно двигались по ветру, до всех этих ракет, как и до редких, слишком высоко пущенных трассирующих пуль было не так уж далеко. Исчезни немцы или отпусти они его, и он бы добежал до этих ракет, несмотря на боль, добежал бы не останавливаясь, не передыхая, но немцы, конечно, исчезнуть не могли, тем более не могли они его отпустить, и надо было шагать среди них, скорбя, печалясь, представляя себе своих знакомых и не знакомых, но своих, своих, своих…

Немцы шли почти не переговариваясь, так изредка кто-то из них бросал фразу-другую, кто-то так же коротко отвечал, немцы шли, все прибавляя ходу, наверное, потому, что разогрелись, разошлись, а может быть, и потому, что торопились до места.

Когда они вышли на какую-то дорогу, им то и дело начали попадаться другие немцы, больше идущие навстречу, это были группы, и целые взводы, и целые роты: по покашливанию, бряцанию оружия, снаряжения, по общему звуку, который получался, когда десятки сапог одновременно хлюпали по дороге, можно было определить примерное число встречавшихся немцев. Попадались им и пушки, их везли тяжелые битюги, битюги всхрапывали, скользя на подъемах. Им попалось и несколько одиночных машин, но что они везли, в темноте не виднелось, машины ехали, конечно, без фар, лишь на секунды включая синие подфарники. Один раз их остановили. Человек десять фрицев в толстых плащах, в касках задержали их у наспех сделанного шлагбаума. Старший из фрицев разведчиков что-то ответил на вопрос старшего из тех, кто был у шлагбаума, и их пропустили сбоку его, но еще прежде этот старший из фрицевских постовых осветил их всех фонариком с узким лучом, задержав свет на Андрее на несколько секунд.

Фрицы обменялись несколькими фразами, кто-то из них коротко засмеялся, старший постовой несколько раз сказал: «Гут. Гут. Гут», - в общем, было ясно, что и тут фрицев-разведчиков поздравили с «языком», и Андрей стиснул зубы от злости, отчаяния и бессилия. Кто-то из разведчиков помянул, проходя у шлагбаума, Гюнтера, постовые что-то ответили, но что, конечно, было непонятно.

За КПП1 была опять та же раскисшая дорога, те же пешие фрицы, артиллеристы, в одном месте фрицы-артиллеристы ругались, освобождая запутавшуюся в постромках лошадь, еще попала им съехавшая в кювет и застрявшая там машина, над которой билось десятка полтора пехотинцев, шофер жал на газ, ревел натужно мотор, кто-то что-то командовал, видимо: «Раз-два, взяли! Еще взяли! Еще дружно! Раз-два, взяли!» - но машина, наверное, расскользив под колесами глину, сев на ось, повиснув теперь колесами над кюветом, не хотела из него выходить.

1КПП - контрольно-пропускной пункт.

В общем, все было, как и бывает ночью в прифронтовом тылу, только разница заключалась в том, что тыл-то был фрицевский, тыл-то был фрицевский. Тыл-то был фрицевский!..

Андрей шагал, низко опустив голову, механически переставляя ноги, не чувствуя врезавшуюся в кисти веревку, повторяя про себя, как сумасшедший, одно и то же слово: «Бежать! Бежать! Бежать! Бежать! Бежать!»