На елке

Кадриль началась – та спеціальная, «елочная» кадриль, которую дти танцуютъ со взрослыми, и когда вс длаютъ видъ, что имъ до необычайности весело, и что зрлище пузатаго, стараго Ивана Антоновича, балансирующаго десятилтнюю Манечку, въ изумительной степени оживляетъ общество и возвышаетъ семейныя начала.

Роза танцовала визави съ юнкеромъ, и когда руки ихъ сходились, она не только крпко отвчала на его пожатіе, но даже шаловливо тянула его къ себ и заливалась тихимъ, немножко замысловатымъ смхомъ. А юнкеръ отвчалъ ей еще боле замысловатою игрою глазъ, поправлялъ свои слишкомъ короткія перчатки, и въ антрактахъ между фигурами задумчиво проводилъ пальцемъ по лбу, ощупывая сидвшій тамъ прыщикъ.

– Уфъ! – произнесла наконецъ хозяйка дома, и съ силою захлопнувъ рояль, встала. – Весело вамъ, дти? улыбнулась она, пробираясь назадъ черезъ всю гостиную. – Теперь устройте какую-нибудь игру, только не возитесь слишкомъ, а то разгорячитесь и простудитесь: вдь вамъ скоро и по домамъ…

Она прошла въ кабинетъ, гд на двухъ ломберныхъ столикахъ возобновился винтъ, оттуда заглянула въ столовую, распорядилась, чтобъ ужинъ подали черезъ два часа, и возвратилась въ будуаръ. За нею, нагибаясь подъ портьерой, вошелъ молодой человкъ въ кавалерійскомъ мундир. Онъ осторожно пробрался между тсно разставленными пуфами и пате, и опустился на табуретъ подл кушетки.

– Какъ пріятно доставить удовольствіе дтямъ, не правда-ли? Дти – это моя жизнь! – сказала Надежда Павловна, забираясь на кушетку вмст съ ногами. – Для меня елка – самый пріятный праздникъ въ году: я веселюсь ихъ счастьемъ…

– О, да, это такъ естественно… – подхватилъ молодой человкъ, припоминая выраженіе смертной скуки, лежавшее на лиц хозяйки дома, когда она играла кадриль, веселясь дтскимъ счастьемъ.

– Вы этого не понимаете, мужчины вс эгоисты, – продолжала молодая женщина, – Я досадую, что позвала васъ сегодня.

– Право? Какъ это любезно!

– Я сдлала еще хуже, я приготовила вамъ подарокъ съ елки…

– Вотъ, это другое дло. Надюсь, вы не раздумали отдать его мн?

– Вы не стоите. Такой подарокъ можно дать только человку, котораго… къ которому имешь безусловное довріе.

– Я не заслужилъ доврія?

– Любопытно, чмъ?

– Но, Боже мой… вы сами знаете, что нтъ человка боле преданнаго вамъ… Я только вами и живу, вамъ однимъ поклоняюсь…

Надежда Павловна молча смотрла на него своими бархатными, задумчивыми и ласкающими глазами. Кончикъ ея туфли упирался въ его колно, и оба длали видъ, что не замчаютъ этого.

– Когда вы были у Покутиныхъ? – вдругъ спросила она.

– У Покутиныхъ? Но вдь это мой товарищъ, мн даже неудобно было-бы не бывать тамъ, когда зовутъ, – объяснилъ молодой человкъ.

– И тмъ боле, что m-me Покутину вс считаютъ хорошенькой… Кром меня, впрочемъ: я ее терпть не могу. Худа, черна, подкрашенныя рсницы, кокетничаетъ до неприличія, манерна до тошноты. Хочетъ разыгрывать какую-то петербургскую gamine, и сбивается на горничную. Я ее терпть не могу, слышите!

– Вы несправедливы, но я не буду спорить. Для меня вс женщины безразличны, потому что… Онъ наклонился, опершись локтемъ на кушетку, подл самыхъ ея ногъ, и проговорилъ почти шопотомъ:

– Потому что я люблю васъ…

Она не отвчала, только длинныя рсницы ея чуть дрогнули и опустились, и она лниво потянулась плечами.

– Я люблю васъ… – повторилъ онъ еще тише, и еще ниже наклонился къ ней.

– Мама! мама! – послышалось за портьерой: – Варя и Павликъ узжаютъ!

И четверо дтей, раскраснвшіяся, потныя, съ прилипшими встрепанными волосами, вбжали въ будуаръ. Надежда Павловна поднялась съ кушетки и провела рукой по мокрымъ личикамъ своихъ маленькихъ гостей.

– Какъ вы разгорячились! Я боюсь, чтобъ вы не простудились. Роза, присмотрите, чтобъ ихъ хорошенько укутали.

Она нжно перецловала ихъ и проводила до гостиной.

– Ахъ, дти! Право, безъ нихъ наша жизнь не представляла-бы никакого интереса, – сказала она съ большимъ чувствомъ, возвращаясь въ будуаръ.

Затмъ она подошла къ бюро, отперла ящичекъ, вынула оттуда маленькій портфельчикъ съ золотыми уголками, и издали, пластическимъ движеніемъ руки, протянула его молодому человку.

Тотъ быстро раскрылъ его, повертлъ, и нашелъ подъ верхнимъ клапаномъ другой, изъ подъ котораго вытащилъ фотографію, обтянутую тонкой атласистой кожей.

– Вотъ это подарокъ! – произнесъ онъ восхищеннымъ голосомъ, и оглянувшись, схватилъ об ея руки и покрылъ ихъ поцлуями. Потомъ рука его осторожно обвилась вокругъ ея таліи, и она, отвернувшись, почувствовала на ше щекотанье его усовъ и жаркое прикосновеніе губъ. Она не сопротивлялась, только вся насторожилась и поблднла…

– Довольно… – сказала она наконецъ, опускаясь на низенькое кресло.

Онъ стоялъ передъ нею, тяжело дыша, и запрятывалъ портфельчикъ подъ пуговицы мундира.

– Когда я васъ теперь увижу? – спросилъ онъ.

Она не тотчасъ отвтила, какъ будто соображая.

– Завтра я ду въ Царское, буду обдать у тетки… – сказала она наконецъ, глядя мимо него слабо блиставшими глазами.

– Но посл обда… вы не останетесь тамъ?

– Я выйду отъ тетки въ половин десятаго, чтобъ поспть на поздъ.

Онъ подвинулся къ ней ближе.