На фарватерах Севастополя

Но вода не могла потушить горящий бензин, а большинство огнетушителей было разряжено. Бензин разливался и горел на воде бело–синим огнем, горел, как спирт на блюдце. Матросы экипажа, вместе с командиром дивизиона Гайко — Беланом боровшиеся с огнем, отступали все дальше от кормы. Они не могли теперь уже сойти на железный бон, так как трап и корма были охвачены пламенем. Шаг за шагом отступали они перед разбушевавшейся стихией в носовую часть катера. А на корме в кранцах остался боезапас для кормовой пушки и крупнокалиберного пулемета, а главное, там лежали глубинные бомбы, наполненные взрывчатым веществом большой силы.

Два матроса с носа катера бросились на пылающую корму, но там было настоящее пекло — все трещало и горело. Подергав за покореженные осколками раскаленные рычаги бомбосбрасывателей и видя, что они не работают, обожженные матросы в дымящихся бушлатах снова отступили к носу катера; их облили водой из брандспойта.

Огонь становился все сильнее и сильнее. Катер уже нельзя было спасти, хотя матросы по–прежнему самоотверженно бросались в огонь, закрывая катер и палубу мокрыми матами. Чтобы спасти остальные корабли, стоящие в ковше, командир дивизиона Гайко — Белан принял решение затопить катер со всем боезапасом: взрыв мог принести страшные разрушения.

Но затопить катер, когда большая половина его объята пламенем, оказалось нелегко. Шесть ручных гранат были сброшены внутрь катера прибежавшим по тревоге начальником боепитания техником Михаилом Шепелем. Огнем пожара опалило его лицо, кустистые густые брови, но гранаты, взорвавшиеся в носовом кубрике, не могли разрушить борт катера. Катер–охотник по–прежнему горел на плаву.

Но вот один из матросов, застегивая на ходу бушлат и натягивая на глаза бескозырку, бросился по железному настилу бона к горящим сходням, в огонь, на корму катера.

— Кто это? — закричал командир дивизиона Гайко — Белан, хотя ветер отнес в это время смрадный дым и ясно было видно этого небольшого роста матроса и его лицо, сосредоточенное и суровое, с уже опаленными волосами.

— Кто это? — повторил командир дивизиона, обращаясь к оставшимся с ним людям. Он знал в лицо всех матросов своего подразделения.

— Это Иван Голубец из второго дивизиона, — сказал рулевой Николаев. — Вместе в школе рулевых учились, — добавил он.

…Когда была объявлена пожарная тревога, старший: матрос Иван Голубец находился на береговой базе.

Корабли скоро должны были выйти в море, и Иван Голубец шел к месту стоянки катера. Он торопился на корабль. Так, бывало, еще до военной службы спешил он на завод на работу, и дребезжали стекла окон от хриплой октавы гудка в родном Таганроге, и ветер так же мягко относил дым из заводской трубы.

И вдруг, поднявшись на бугор, Голубец ясно увидел круглую бухточку и железные боны, и горящий катер, и белых чаек, уходящих в море в косом полете. Застегивая на ходу бушлат, он сбежал вниз к причалу.

Гайко — Белан видел, как, пригнувшись среди дыма и огня, матрос, обернув пальцы рукавом бушлата, скатывал за борт черные тяжелые, как чугун, глубинные бомбы. Огонь лизал его почерневшее лицо, дымилась и горела одежда.

Теперь уже почти весь катер был охвачен огнем. Отступать командиру дивизиона и оставшимся с ним на катере матросам было некуда, он скомандовал:

— Всем в воду, плыть к берегу!

Матросы смотрели на командира, на Голубца, по–прежнему катившего по горящей палубе бомбы, и прыгать медлили.

Командир, поняв их, схватил накалившийся мегафон, закричал:

— Голубец, уходи!

Он повторил еще раз. Тот, видимо, услышал его, сделал какое–то движение рукой, словно говоря: «Сейчас», — но черная волна дыма снова заволокла катер и фигуру Голубца.

— Прыгать! — повторил командир дивизиона, и матросы один за другим бросились в студеную мартовскую воду. Последним, уже из огня, прыгнул Гайко — Белан и поплыл, разбивая саженками воду, стараясь поскорей оторваться от бегущих за ним по воде глубоких языков горящего бензина.

Иван Голубец слышал, что его звали, но продолжал свое дело. Скатив за борт последнюю большую глубинную бомбу, он выхватил из стеллажа малую бомбу и, прижимая ее к груди, шагнул к борту.

В артиллерийских кранцах уже рвались снаряды, летели осколки, и совершенно нечем было дышать. Катер погибал, что–то в нем трещало, гудело, стонало.

«Еще немножко, Иван, держись», — говорил себе Голубец.

Когда командир дивизиона Гайко — Белан выбрался из воды на берег и снова побежал по набережной к горящему катеру, его схватили и насильно потащили в убежище. Контр–адмирал Фадеев приказал, если надо, силой убрать всех людей от места пожара.

В это время раздался глухой и тяжелый, как грозовой разряд, взрыв. Он снес крыши и разрушил стены базовых построек, выплеснул воду из бухты, и она залила всю набережную, как во время наводнения.

И над тем местом, где был катер, поднялся, как гриб, высокий столб воды и черного дыма. Такой высокий, что его видно было и в Севастопольской бухте, где стояли боевые корабли, и в городе, и на передовой.

Черный дым, как траурный флаг, долго еще висел над бухтой, и ветер медленно относил его в море.