На фиг нужен!

Внимательно ознакомившись с ясными и жизнеутверждающими рекомендациями безымянного психолога, Нинель Владимировна сочла свой случай небезнадежным и приступила к выполнению прописанного в «инструкции». При этом она с удивлением обнаружила, что ни книг, ни спортивного инвентаря, ни рыболовецких снастей у Кунеевского не было, а одежда и обувь были предусмотрительно упакованы им задолго до того, как она решилась отобрать у него ключ от квартиры.

К уничтожению фотографий Нинель Владимировна так и не приступила, сочла это нелепым и необоснованным. Отказывать от дома общим друзьям тоже не было никакой необходимости, оказывается, они и так давно исчезли из их с мужем жизни. Просто Нинель это не сразу заметила, равно как не сразу заметила и то, что основные цвета ее гардероба – это черный, коричневый, серый и немного бордового.

Надо ли говорить, что со своей одеждой Нинель Владимировна рассталась легче всего, не заморачиваясь, кому передать эти добротные, созданные для долгой носки вещи. «На помойку!» – решила она и с энтузиазмом оттащила несколько огромных мешков к обжитой бомжами мусорке, оставив дома только норковую шубу, и то потому, что о мехах в «инструкции» не было сказано ни одного слова.

Видя, как мать безжалостно расправляется со всем, что когда-то отвечало ее потребностям, младший Кунеевский всерьез забеспокоился и предложил немного сбавить темпы.

– Ты думаешь, я сошла с ума? – полыхнула та глазами, а Юра потупился.

В материнском рвении крушить все на своем пути он видел совершенно естественное желание освободиться от всего, что напоминало о пережитом унижении. Но при этом Юра понимал: надеяться, что из памяти сотрется все, что составляло смысл ее существования на протяжении тридцати лет, было просто глупо. Он очень боялся, что мать растеряется, когда обнаружит, что внешние изменения не повлекли за собой внутренние. А в том, что так и произойдет, он был уверен: уж слишком легко, с его точки зрения, Нинель Владимировна решала одну проблему за другой. Слишком быстро для того, чтобы осознать, что происходит и как она себя чувствует.

– Остановись, – попросил ее однажды Юра и предложил взять недельку для отдыха.

– Не могу, – Нинель Владимировна тут же сослалась на Катину свадьбу, после которой, считала она, не отпустить человека в отпуск было бы просто бесчеловечно. – Согласен?

– Согласен, – скрепя сердце повторил он, промолчав про свои опасения, но Нинель быстро почувствовала настроение сына и разродилась тирадой: мол, ей ничего не угрожает и напрасно Юра за нее беспокоится, ведь она, если честно, вообще чувствует себя родившейся заново, потому что обрела новый путь, новый смысл и теперь точно знает, что ей делать дальше, каким богам служить…

– И каким же?

– Себе! – провозгласила Кунеевская и притопнула ногой так, словно вбила гвоздь в крышку гроба, под которым сама же и покоилась. – Уж поверь мне, – начала она с любимого ею обращения, – ничего, кроме плюсов, в том, что произошло между мной и твоим отцом, я не вижу. Больше тебе скажу: я благодарна Юре. Спасибо ему, что открыл мне глаза. Теперь я на все смотрю по-другому. И ни от чего не собираюсь отказываться, потому что жизнь коротка, а успеть мне еще нужно многое…

– Например, попасть на свадьбу, – пошутил младший Кунеевский, и Нинель Владимировна подхватила:

– И на свадьбу в том числе!

– А я бы не пошел, – предостерег ее Юра, логично предположивший, что на чужом празднике мать будет чувствовать себя неуютно. Но Нинель Владимировна не собиралась прислушиваться к голосу сыновнего разума. В сложившейся ситуации она рассчитывала исключительно на могущество собственной воли, неоднократно выручавшей ее на протяжении стольких лет. Только благодаря ей Кунеевская брала одну высоту за другой, двигаясь к поставленной цели с напористостью бронетранспортера.

Не собиралась она сдаваться и на этот раз, твердо следуя основным положениям тридцатидневного курса реабилитации своего женского «Я». Основательно озабоченная его состоянием, Нинель Владимировна поклялась держать в строжайшем секрете все, что происходило за пределами вверенной ей бухгалтерии. Конечно, на первый взгляд ее молчание могло показаться проявлением лишь ущемленного женского самолюбия: всегда неприятно признаваться в том, что тебя бросили, променяли на молодую, красивую или даже некрасивую, это не важно. Но на самом деле безмолвие Кунеевской было продиктовано стремлением соблюсти чистоту эксперимента, освободив себя от воздействия чужой жалости или злорадства. И в этом смысле Катина свадьба могла стать прекрасной проверкой эффективности всех предпринимаемых Нинель Владимировной действий еще и потому, что состояться она должна была ровно на пятнадцатый день с момента начала бракоразводного процесса.