На фиг нужен!

– Когда она приедет? – стараясь четко выговаривать слоги, поинтересовался Слава и наконец высвободил руки из тряпичного плена.

– Нелька-то? – Ивановна как будто следила за ходом его мыслей. – Да кто ж ее знает, она не докладывает…

Явилась Уварова ровно в конце следующей недели, когда миновал Покров и дорога к поселку основательно подмерзла. В этот раз Нелька прибыла одна, без провожатых, и топала от трассы километров пять, размахивая полосатым полиэтиленовым пакетом, в котором бултыхались две пачки сигарет. Больше с ней ничего не было.

– Здорово, Иванна, – поприветствовала она тетку с порога и заметно напряглась, обнаружив перед собой пустую кровать. – Иванна! – крикнула Нелька снова и, не разуваясь, прошла в маленькую спаленку тетки, где за небольшим столом сидел Слава, чинно сложив перед собой худые руки. – Живой?

– Как видишь, – ответил Крюков и с трудом выбрался из-за стола: силы возвращались к нему невероятно медленно.

– Не слепая, – огрызнулась Уварова и смерила его оценивающим взглядом. – А тетка где?

– В Калду поехала, в церковь. – Славе разом стало как-то тяжело дышать.

– Не сидится дома старой карге, – разозлилась Нелька и подошла к «воскресшему» Крюкову поближе. Почувствовав знакомый запах, Слава пошатнулся. Так пахла опасность. – А ты чё не поехал? – с очевидной издевкой полюбопытствовала Уварова и впилась в него взглядом. – Или понравилось? А может, уже и домой неохота? Привык тут со старухой, – цинично усмехнулась она, даже не подозревая, что невольно попала в самый эпицентр Славиных сомнений.

Крюков и сам не понимал, почему он до сих пор здесь, почему не настоял на том, чтобы Ивановна обратилась за помощью, на худой конец, отбила телеграмму Ларисе, что он, Слава, жив, здоров… Кто ему эта старуха, каждый вечер рассказывавшая о своей немудреной одинокой жизни? Никто! А дома – мать, Лариса, сыновья! Дома – дело! Подумаешь, попросила его Ивановна «чуток обождать»! Сказано же: «Никто!» Так зачем медлить: вставай, раз ноги ходят, а встать не можешь – ползи, в грязь, в снег, главное – к людям, чтобы подобрали, из плена вызволили… «Я никому не скажу», – сжалившись, поклялся Крюков Ивановне, понимая, что та напугана до смерти, а потому смотрит на него как на спасителя, в воле которого или сохранить ей жизнь, или отнять. Старуха служила ему самозабвенно, выполняя то, что совершенно не входило в обозначенные для нее Нелькой обязанности. Например, растирала его ноги какой-то зловонной смесью, заставляла пить подогретое козье молоко с ложкой барсучьего сала, от которого Славу мутило полдня, но он все равно пил, потому что видел, как искренне мучается Ивановна, как, оказывается, тяжело переживает взятый на душу грех. Крюков неоднократно подмечал: старуха подсматривает за ним из-за полуприкрытой двери своей комнатенки, думая, что он ее не видит. Причем за неделю до поездки в Калду Ивановна вообще потеряла покой: постанывала ночами, ворочалась с боку на бок и периодически подходила к Славе с восковой свечечкой в руках, чтобы удостовериться, жив ли.

– Не спится, Мария Ивановна? – приветствовал ее Крюков и обещал, что завтра уж точно вкрутит в патрон лампочку.

– Неужели! – отмахивалась от него старуха и виновато вздыхала: – Лежи-ка, чего уж там.

Наверное, Славе давно было нужно поговорить с Ивановной, настоять на своем, потребовать, чтоб связалась с его родными, но он медлил, не давил на нее, считая, что старуха и сама все правильно сделает, просто нужно ей дать время. Не зря же она несколько раз на дню подходила к нему со словами о прощении и нехитрым подношением в виде яблочка или сухого печенья.

– На-ка, – выкладывала она перед ним гостинец, – порадуй бабушку.

– Спасибо, – благодарил Крюков и, подыгрывая, громко чавкал, как будто никогда ничего вкуснее не ел.

– Так-то, – одобрительно крякала Ивановна и уходила в кухоньку, где без надобности отчаянно гремела пустыми кастрюлями. – Мать-то у тебя жива? – как бы между прочим интересовалась она и, не дождавшись Славиного «жива», тут же перескакивала на другое: – Тебе лапшичку или грибницу?

– Мне все равно, – пожимал плечами Крюков и медленно ходил из угла в угол.

– Ляг, полежи, – советовала ему старуха, внешне как будто недовольная тем, что к жильцу начали возвращаться силы.

– Належался, – бормотал Слава и упорно продолжал заниматься своей нехитрой физкультурой, каждый день увеличивая количество шагов.

– Неужели! – согласно отзывалась старуха и вроде невзначай задавала еще какой-нибудь животрепещущий вопрос вроде: – Двое, что ли, у тебя?

– Двое, – быстро отвечал Крюков и замолкал. Рассказывать о детях в ситуации, когда ты, отец, ничего не предпринимаешь, чтобы к ним вернуться, казалось ему кощунственным. Но почему-то не менее кощунственным мнился ему воображаемый уход от женщины, сохранившей ему жизнь.

– Отпустите меня, Мария Ивановна, – однажды попросил он и неловко опустился перед ней на колени.