Музей современного искусства выставлял пестрое собрание вторичных опусов, не вызывавшее нашего энтузиазма. Ну хорошо, золотоволоска в белом платье, со свечкой в руке; ну хорошо, крестьянин в камышовой шляпе и запрокинутая в истоме крестьяночка; ну, цирк шапито, арлекин с кошкой, клоун с пуделем. Ну, бык, целующий женщину, он — фиолетов, она — желта… Обилие фривольных сюжетов объяснялось просто: молодые художники приносили в галерею свой товар, и лучшие образцы выставлялись на продажу…
Борющийся с болевым синдромом Р. успел было пожалеть, что поддался групповой ажитации, и возмечтал о тихом возвращении в номер, как вдруг услышал победный клич Товстоногова:
— Володя!.. Идите сюда!.. Ваша тема! — И, когда догнал Мэтра в следующем зале, тот жестом демонстратора, словно делая подарок, представил ему средних размеров полотно в синевато-розовой гамме: — Ваши русалки!..
Русалки оказались явно не его, но Мастер не был обязан вдаваться в детали: родовые признаки хвостатых див были налицо.
В многолетних размышлениях о природе загадочных персонажей Пушкина, а особенно прекрасной утопленницы, замышляющей ужасную месть, Р. задавался исходным вопросом: как должна появиться перед зрителем исполнительница главной роли:
Как мерещилось артисту Р., одним из скрытых источников сатанинского характера царицы русалок и ее неутолимой жажды мщения должна была стать какая-то острейшая эротическая неудовлетворенность. Во всяком случае, приводя аргументы Михаилу Шемякину, вместе с которым он выпустил книгу «Возвращение пушкинской Русалки», Р. говорил:
— Понимаете, Миша, Русалка — абсолютно ваша героиня! Вы ведь соболезнуете странным животным, образцам кунсткамеры, всяким карлам и монстрам… Вы сострадаете всем
— Да, — откликнулся Шемякин, — трагедия…
И этот аргумент стал одним из решающих, подвигнув знаменитого художника на создание русалочьей серии…
А японский художник, не задумываясь, изобразил пышнотелых одалисок со всем необходимым для жизни и любви: отменные груди, пышные бедра, натуральный хвост и удобно расположенные птички… Ну, те, которые в одной из сказок Пушкина легко взлетали на деревья… И вожделеющие чайки хищно присматриваются к трем русалкодевицам…
Товстоногов и новый главреж Театра комедии Аксенов в соответствии с генеральским статусом приобрели каталог, а артист Р. удовлетворился одной открыткою. Вы догадались, господа, это были японские русалки…
12
Конечно, все зависело от настроения. В дни блоковской премьеры Гога сказал о литературных занятиях Р.: «Я вас понимаю», — а на рижских гастролях взял наставительный тон и привел слова Чехова, мол, сказать о себе «я — писатель» — то же, что «я — хороший человек». Контекст разговора этого не требовал: Р. пытался внушить Мэтру, что такие занятия могут стать материалом, если речь идет о персонаже пишущем. Узнав о приближении «Дяди Вани», он «мылился» на одну из ролей. Профессор Серебряков, например, пишет «брошюры» и «работает за столом». Но, может быть, именно это и царапнуло Мэтра: Серебрякова сыграет Лебедев, и не о чем тут рассуждать. На Гогино замечание Р. ответил, что слова Чехова помнит и с утра до ночи занимается самоедством, но тут же превысил уровень необходимой обороны:
— А сказать о себе «я — режиссер» — не то же самое?.. Эта профессия ниже писательской?.. Как вы думаете о себе? — Разумеется, это была наглость, но кто вам сказал, что артист Р. был лишен этого качества? Вот его и качало от самоедства до наглости и наоборот. Особенно в разговорах с Мастером, от которого, как ему казалось, зависели течение жизни и судьба.
— Я всегда подвергаю это сомнению, — наставительно ответил Мэтр.
— Можете мне поверить, я тоже!
— Это правильно, — сказал Товстоногов тоном уже примирительным.
Как он относится к литературным занятиям Р., понять нетрудно. Автор, невольно перенявший у Мастера многое, занимаясь с учениками актерским мастерством, говорит пишущим студентам: «Я вас готовлю в актеры, а не в литераторы», — и они его слышат. Пока…
Неспешные рижане с достоинством шли по своим делам. В прудах, тянущихся к вокзалу, так же не спеша и сохраняя достоинство, двигались водоплавающие. Время от времени на темное зеркало падал кленовый листок…