На Фонтанке водку пил… (сборник)

1. Пьесу Булгакова «Мольер» в репертуар БДТ не ставить;

2. Пьесу Булгакова «Мольер» в репертуар БДТ ставить.

Постановили: Пьесу в репертуар театра не ставить.

Кто читал «Мольера» во второй раз?.. Почему нет списка участников?..

Был ли здесь Чесноков?.. А Тверской?.. А Монахов?.. Не отмечено…

Ставя такую сцену, Р. назвал бы ее «Наступлением кабалы», но у него оставались вопросы.

Еще 22 сентября на Пленуме худполитсовета Шапиро заметил:

«По-моему, ХПС у нас превратился в Репертком!..»[36]

И многие это запомнили…

8

Всякий приход Товстоногова на репетицию другого режиссера, происходящую в БДТ, был обставлен примерно так, как приход короля в театр Пале-Рояль. Это был, конечно, спектакль.

Особенно когда репетировали свои режиссеры.

А тем более режиссерствующие члены труппы.

— Режиссура деформирует артиста, — говорил он.

И правда: режиссер обязан смотреть на сцену со стороны, а артист не имеет на это права. Поэтому, играя в «своем» спектакле, артист-режиссер в той или иной степени поневоле двоится и этим мешает, а не помогает своим партнерам и подопечным. Они видят в нем не столько коллегу и товарища, исполнителя соседней роли, сколько режиссера, автора спектакля, который всегда может поправить и упрекнуть…

Так казалось артисту Р.

Спектакль «Мольер» в режиссуре Юрского практически выстроился, и только Басик не мог успокоить себя в роли Короля. По отношению к Мольеру в нем жила какая-то симпатия, даже родство. Недаром они с Юрским столько лет приходили в одну гримерку…

Правда, там был еще Гаричев. Но, во-первых, Толя не занимал такого ведущего положения, как Ю. и Б. А, во-вторых, он был членом партии. В поведении всех троих по отношению друг к другу ни то, ни это никак не сказывалось, а лишь подспудно осознавалось…

Мольер — Юрский, Король — Басилашвили, а Брат Сила и член Кабалы — Гаричев. Такой расклад…

Так вот, Басик считал, что если он, Людовик, — король земли, то Серж-Мольер — король искусства и может при нем сидеть в шляпе.

А государство?.. А как править?.. А то, что король — божий помазанник?.. Про это Олег пока не очень думал. «Два гения и взаимный интерес»…

Наконец Гога явился смотреть прогон в верхний репетиционный зал, тот самый, где он смотрел «Фиесту», «Розу и крест» и многое другое.

Весь первый акт он сидел, выпрямив спину, чуток посапывал, чувствовалось, что ему нравится.

Налажено было, налажено, и шло довольно гладко…

Когда прогон окончился, Гога стал хвалить всех: Наташу Тенякову — Арманду, какое редкое дарование и как интересно живет на сцене, Эмму Попову — Мадлену, хорошо, хорошо, как всегда, и Мишу Волкова — Одноглазого, и Вадю Медведева — Шаррона, и Мишу Данилова — Лагранжа, и самого Сережу — Мольера, всех-всех, включая Михаила Васильевича Иванова, который играл маркиза де Лессака, жульничающего в карты, и Ивана Матвеевича Пальму — бродячего проповедника отца Варфоломея.

— А что касается вас, Олэг, — сказал он Басилашвили, — то я ничего не понял. Такое ощущение, что вы выучили текст и просто его проговариваете. Ни образа, ни смысла, ничего! — И тут он встал и объявил. — Завтра в 11 часов — сцены с Королем…

По мнению Басилашвили, Гога был прав лишь отчасти. Многое было намечено, и рисунок, устраивающий Юрского, просвечивал. Хотя на фоне других, более благополучных сцен, эти еще не сверкали.

Разумеется, после таких гогиных слов Олег впал в положенный транс.

И это еще не все. Самое ужасное заключалось в том, что на него обиделся Сережа, ужасно обиделся!..

Ему показалось, что Басик его подставил и сыграл плохо специально!..

— Но это было совсем не так! — сказал артист Б. артисту Р. тридцать лет спустя. — Специально плохо я играть не умею, я умею просто плохо играть…

— Хорошо сказано, — одобрил Р. — Когда югослав показал мне все, что я должен делать, и я постарался все это сделать, Севка Кузнецов сказал, что я специально плохо играю, чтобы соскочить с роли!..

— Вот видишь! — сказал Бас. — Чужое не сыграешь… И я оказался между двух огней… И у меня полный упадок…

Назавтра в одиннадцать часов началась репетиция на сцене, и посмотреть ее пришли многие, в том числе и незанятые в спектакле. Кроме подлинного интереса это был хороший шанс изъявить преданность и попасть на глаза Королю. Артиста Р. там не было, но он слышал несколько изустных рассказов, из которых возникла общая картинка.

Людовик должен был выехать из глубины на станке, сидя в кресле, лицом к зрительному залу.

И Гога начал с того, что станок отменил.

На совершенно пустой сцене, в ее глубине, на счет три должен был появиться Бас — костюмы были уже готовы, — блистая королевским нарядом и совершая изысканный жест: «Вот он я, полюбуйтесь!» Король разводит руками, и на его завершенный жест, как на реплику, вспыхивает свет: «Король-солнце»!