На Фонтанке водку пил… (сборник)

Через десять лет, наткнувшись на дневниковые записи о Бруно Артуровиче, он позвонил Алисе Фрейндлих. Когда она впервые появилась на Фонтанке, Р. связывал с ней надежды на постановку «Ипполита» Еврипида в переводе Иннокентия Анненского и прочил ей Медею. Но Товстоногов выбрал для ее дебюта заглавную роль в пьесе Володина, а «Ипполита» адресовал молодежи. Впрочем, до Еврипида так и не дошло…

Обменялись приветствиями, новостями о ее скорой премьере и его книге, и Р. пожалел о том, что во время ее давнего визита в Свердловку они разминулись.

— Я помню, — сказала Алиса, — он мне говорил.

— Интересно, что?..

— Что вы там много беседуете. О чем именно, не говорил, только о встрече, о соседстве…

— Алиса, прости, пожалуйста, — не удержался Р. — Как долго вы жили с ним под одной крышей?..

— Недолго, — сказала она. — Лет до пяти, не больше.

— А потом, в другой семье, он был далекий, недосягаемый?

— Нет, совсем нет… Свой, легкий и всегда с юмором…

— Твою сводную сестру зовут Ириной? Я бы хотел ей позвонить…

— Запиши телефон…

В Больдрамте Бруно Артурович поработал лет пять сразу после войны, сыграв Гарри Смита в «Русском вопросе» и Паратова в «Бесприданнице». Первый спектакль ставил Захар Аграновский, товарищ Симонова, а Островского — Илья Шлепянов.

— До Ларисы никто не имеет права дотронуться, — предупредил он. — Два прикосновения на весь спектакль: мать поворачивает ее голову в сторону Паратова и второе — Паратов…

Как-то артист И. ему сказал:

— Илья Юльевич!.. Наконец-то я понял, что нужно делать!

— Довольно долго вы к этому шли, — откликнулся Шлепянов.

По свидетельству старослужащих, с режиссерами Бруно Артурович не спорил, глупых вопросов не задавал и вел себя благородно, хотя и производил впечатление человека, застегнутого на все пуговицы и в свой внутренний мир никого не пускающего.

Вспомнив затертый анекдот и не найдя для начала ничего лучшего, Р. громко и внятно пересказал его соседу:

— Встречаются два интеллигента, и один другому говорит: «Извините, пожалуйста, но у вас из ушей торчат бананы». А тот ему в ответ: «Говорите, пожалуйста, громче! У меня в ушах бананы!»

Бруно Артурович усмехнулся. С первого дня они стали называть ушные аппараты «бананами», то и дело теряя их и находя.

— Знаете, Володя, — сказал Фрейндлих, прилаживая к прибору изящное ухо, — самое тяжелое в состоянии глухоты — то, что тебе никто не верит. Если говоришь, то должен и слышать. Вы понимаете?.. Ну да, разумеется… Я потому и говорю… Остаешься совсем один, никто не понимает и не верит. Дочь Ирина буркнет, бывает, что-то в сторону, а я достаю инструкцию по пользованию слуховой аппаратурой и даю ей прочесть. Ведь с глухим человеком нужно говорить как с ребенком, внимательно и терпеливо. Если я и недослышу, то прочту по губам… Нет, пожалуй, вы этого еще не знаете, у вас всего один аппарат. А я теперь выбираю телепередачи, где текст не так важен, как изображение… Очень я люблю «В мире животных», например…

У него был с собой маленький домашний телевизор «Электротехника» с постоянно выключенным звуком.

— Так что, Володя, дорогой, вы это еще узнаете, — пообещал он, переключая кнопки…

— Как сказать, Бруно Артурович, — отвечал Р. — Это зависит не от меня, а от Бога, — и показал в потолок. — Простите, Бруно Артурович, а вы в Бога верите?

Фрейндлих ответил не сразу, но пауза так выразительно запечатлелась на его челе, что Р. залюбовался.

— Я верю в самого себя, — сказал он, — и во что-то такое… Совершенно сверхъестественное, чего нельзя понять. Человек не может и не должен понимать все и научиться всему. Если это произойдет, мы погибнем. Я верю в это мудрое и разумное устройство на земле и в мире. Но что там, дальше?.. Я выслушаю каждый ответ и снова спрошу: «А дальше, дальше что?..» Не может быть, чтобы мы получили полное объяснение. Нет такой конфигурации, которая соответствовала бы бесконечности и выражала ее. А для простых людей придумали крест и церковь, чтобы их воображение получило доступный образ…

Р. молчал. Он был из простых. Несколько лет назад в такие же, как сейчас, легкие пасхальные дни в домашней епископской церкви Александро-Невской лавры его крестил веселый хохол архимандрит Симон; летом состоялось и венчание, пел епископский хор, светились лики святых и лица свидетелей, и с тех пор утренняя молитва помогала Р. начать новый день, не впадая в уныние.

— Это все-таки идолопоклонство, мне кажется, — сказал Фрейндлих. — Я верю в свое свободное воображение. Ведь я сам — тоже чье-то создание…

Они помолчали; спешить было некуда.

Отлетая мыслью по родным адресам, Р. потихоньку напевал, складывая песенку о слуховых аппаратах: «Есть тропические страны, где качаются лианы, и хотя пусты карманы, но зато в ушах бананы, тра-та-та-та, тра-та-та…» Он был уверен, что сосед не слышит его, но, словно развивая тему, Бруно сказал:

— Знаете, это очень интересно — впадать в детство!.. Это так любопытно…

Р. позвонил Ирине Фрейндлих и напомнил о знакомстве в больнице Свердлова.