На Форсайтской Бирже (Рассказы)

Челтенхем — как раз подходящие акции; и он подумал: «Железные дороги не очень-то я в них верю; глядишь, скоро и еще что-нибудь выдумают».

Его поспешность несколько взволновала Джемса. Однако он не ударил в грязь лицом, и Николас, получив свой документ, скрепленный подписями и печатью, поспешил на дневной поезд в Челтенхем. Всю дорогу он готовился к тому, чтобы в самом язвительном тоне выразить жене недовольство таким обращением с его особой, но когда, прибыв на место, он увидел ее за чайным столом в гостиной отеля, очень моложавую и посвежевшую, он решил повременить с упреками и сказал только:

— Ну, Фанни, ты, я вижу, совсем молодцом.

А она ответила:

— Давно мы не виделись, милый Николас! Как наши детки?

— У меня голова побаливает, — сказал Николас. — Дети здоровы. Я привез тебе вот это. — И он положил документ на стол. — Все в порядке, ты тут не поймешь ни слова.

— Милый Николас, я не сомневаюсь, что ты сделал все, как нужно.

И пока она читала, озабоченно сдвинув брови, Николас поглядывал на нее и думал: «Я и забыл, какая она красивая».

Весь вечер он был в отличном расположении духа и много острил. Все это слегка напоминало их медовый месяц, проведенный в Брайтоне.

Было уже около полуночи, когда он вдруг сказал, приподнявшись на локте:

— Скажи на милость, зачем ты это сделала?

— Ах, милый Николас, — ответил ее голос у самого его уха, — мне так хотелось немножко отдохнуть!

— Отдохнуть? От чего тебе отдыхать, ты же не работаешь?

Она улыбнулась,

— А теперь, — сказала она, — я смогу устраивать себе такой отдых всякий раз, как почувствую, что нуждаюсь в нем.

— Черта с два!

— И как хорошо, что мне теперь не нужно будет просить у тебя денег! Ведь тебя это иногда раздражало.

И Николас подумал: «Ну вот, добилась своего. Уж эти женщины!» Опершись на локоть, он смотрел на жену: она лежала на спине, и на губах у нее мелькала легкая улыбка, словно она думала: «Милый Николас, умнейший человек в Лондоне!»

Таким-то образом власть Николаса, как и других монархов, оказалась ограничена Конституцией.

СОБАКА У ТИМОТИ, 1878

Весной 1878 года миссис Септимус Смолл, известная в семье Форсайтов как тетя Джули, возвращаясь однажды из церкви святого Варнавы, что в Бэйсуотере, после утренней воскресной службы, свернула по привычке на дорожку, которая вела в тогда еще мало разделанный Кенсингтонский сад. Его преподобие Томас Скоулз на этот раз еще щедрее, чем всегда, рассыпал перлы остроумия, и тете Джули захотелось размять ноги, каковое желание обычно возникало у нее после его «изысканных» проповедей. В черной мантилье поверх лилового шелкового платья она шла мелкими шажками — в том году носили очень узкие юбки — и размышляла о дорогой Эстер и о том, как жаль, что у нее по утрам в воскресенье всегда так ужасно разбаливается голова, ведь как ей полезно было бы послушать эту проповедь!

Теперь, когда дорогая Энн стала так слаба, что уже не может ходить в церковь, милочке Эстер, право, следовало бы собраться с силами хоть настолько, чтобы не пропускать воскресных богослужений. Сегодня, например, дорогой мистер Скоулз говорил такие назидательные вещи — насчет того, что лилии полевые не заботятся о своих фигурах, и, однако, даже самые модные дамы во всей славе своей не бывают пышнее одеты! Он, конечно, имел в виду турнюры, и милочке Эстер приятно было бы это слышать, потому что не далее как вчера, когда они говорили о модном изгибе фигуры, как раз пришла Эмили с дорогим Джемсом, и Эмили сказала, что скоро опять начнут носить кринолины, это вопрос времени, и она, Эмили, не намерена отставать от моды и сейчас же заведет себе кринолин, как только они появятся. Дорогая Энн даже довольно строго обошлась с ней, а Джемс сказал, что не видит, какая от них польза, от этих кринолинов. Это верно, кринолины занимают так много места, а турнюры нет, хотя они гораздо теплее. Но Эстер сказала, что и те и другие ужасно неудобны, и она не понимает, для чего они нужны; а теперь вот и мистер Скоулз говорит то же самое! Если он считает, что турнюры пагубны для души, об этом непременно надо будет подумать, мистер Скоулз всегда говорит что-нибудь такое, о чем после можно долго раздумывать. А уж как бы это было полезно для Эстер! И Джули постояла минутку, глядя вдаль на зеленеющие лужайки.