На фронте затишье

Он долго трудился, не разгибая спины и ни разу не посмотрев в мою сторону. Наконец, отбросив карандаши и отступив от стола, капитан полюбовался разукрашенной, словно картина, картой и с удовлетворением произнес:

— Запомни, ефрейтор, кроме Петрова и Кохова, в полку никто не способен нанести обстановку вот так!

Он изучающе посмотрел на меня и спросил:

— Ты в этом что-нибудь разумеешь?

— Нет, товарищ капитан.

— Как же ты попал в артиллеристы?

— Я радист… Во взводе управления.

— А-а…

Кохов прошелся по комнате и, возвратившись к столу, снова повернулся ко мне:

— Ты не думай, что стрелять из пушки проще, чем из ружья. Ты знаешь хотя бы, что такое СУ?

— Нет…

— СУ — это самоходные установки, — капитан весело рассмеялся. — А что такое К_у?

Я молча пожал плечами.

— Ничего ты не знаешь. А ну иди сюда. Вот смотри: Д — это дальность стрельбы. Ц_т — цель топографиче-с кая. Треугольником и буквой Д обозначаются поправки дальности… — И он начал объяснять мне порядок подготовки к стрельбе по закрытым целям.

Тогда я впервые «уразумел», что артиллерия — это целая наука. Чтобы подавить цель, оказывается, надо сначала определить по карте ее дальность, потом поправки дальности, потом сделать расчет поправок на температуру и ветер. А еще надо определить высоту цели, а еще найти этот самый К_у — коэффициент удаления, а еще шаг угломера Ш_у и что-то еще и еще…

Свою популярную лекцию Кохов оборвал неожиданным вопросом:

— Скажи, ефрейтор, а смогу я стать генералом артиллерии?

— Каждый может, товарищ капитан.

— И ты можешь?! — Кохов остановился напротив меня. Смерил всего взглядом. Его темные и без того маленькие глаза насмешливо сузились, спрятались за веками.

Тогда капитан показался мне умным боевым офицером. Но вот здесь, на передовой, появилась в его характере и поведении какая-то червоточинка, что ли. От опасности он становится совсем другим. Даже пот выступает на лбу. В первую ночь на высотке, когда по радио он просил командира полка отвести батарею в безопасное место, говорил он совсем по-иному, не так самоуверенно, как сейчас, и взгляд его был иной — испуганный, чего-то ищущий. И вообще — хочет стать генералом, а отсиживается в тепленьком блиндаже — мороза боится, что ли…

НЕЖДАННЫЙ ХОЗЯИН

В поведении Смыслова появилась какая-то странность. Юрка — самый разговорчивый, общительный, компанейский парень в полку — вдруг начал уединяться. Он украдкой что-то читает, подолгу раздумывает над какими-то потрепанными листочками. Все чаще я вижу его притихшим, рассеянным.

Вот и сейчас он опять отодвигается в самый уголок землянки, лезет в карман, шелестит бумажками… Рядом со мной сладко похрапывает и причмокивает во сне губами Вася Зуйков, которого Кохов снова откомандировал сюда на высотку. Упершись ему коленом в живот, спит Кравчук. Юрка, наверное, думает, что я тоже заснул. Он расправляет один из листочков в ладонях, заглядывает в него, закрывает глаза и начинает беззвучно шевелить губами.

«Неужели он молится?!» Приподнимаю голову:

— Что ты делаешь?

Юрка вздрагивает, но бумажку не прячет, она остается у него на коленях.

— А тебе что? Спи… Во сне полезные витамины есть, — ворчит он негромко, вполголоса, чтобы не разбудить Зуйкова и Кравчука.

— Нет, Юра, ты сначала ответь…

— Оказывается, ты любопытный. Ну, стишки разучиваю. Что дальше?

— Какие стишки?

— Военные. Фронтовые.

— Зачем?

Юрка вскидывает голову, смотрит с удивлением:

— А с чем я выступать буду, когда выйдем на отдых?

— Где выступать?

— Как где?! В самодеятельности. Где же еще.

Вон, оказывается, в чем дело. Мне становится стыдно за мои подозрения. Я и забыл, что Юрка великий оптимист. Еще неизвестно, чем кончится наша «оборонительная кампания», а его мысли уже в будущем.

— Ты что-нибудь понимаешь в поэзии? — неожиданно спрашивает Смыслов.

Что я понимаю в поэзии?..

Наверное, понимаю не меньше его: я ушел в армию из десятого класса, а он из девятого. Я всегда добросовестно учил наизусть стихи, которые задавали на уроках литературы. Но в памяти почему-то остались немногие. Могу перечесть их по пальцам: «На смерть поэта», «Узник», «Белеет парус», «На севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна…». Пожалуй, и все. Если расшевелить воображение, может быть, припомню отрывок из «Евгения Онегина» — «Мой дядя самых честных правил…». Зато, убей, ничего не вспомню из Маяковского…

Обо всем этом я сбивчиво говорю Юрке. Он слушает меня внимательно, с интересом.

— А фронтовые стихи знаешь какие-нибудь?

Что я могу ответить, если совсем не читал фронтовых стихов, потому что я без году неделя на фронте.

— Ладно, я тебе дам почитать. А сейчас на, проверь — все я правильно выучил или нет. — И он протягивает мне помятый листок, на котором его собственными каракулями написано стихотворение. — Ты следи, а я декламировать буду. Только не подсказывай сразу. — Смыслов задумывается, с опаской оглядывается на спящего Кравчука и начинает вполголоса: