На горах Кавказа

Но сила Божия чудесно удержала меня посреди бушующей стихии, я устоял, как скала посреди ужасного напора воды, безтрудно перешел смертную опасность и, по обычаю своему, воздал сердечное благодарение Жизнодавцу Богу, творящему всегда великие и преславные дела.

Много раз заблуждаясь в дебрях, подвергался опасности смерти от неимения воды. Однажды шел посетить братию, жившую в верховьях реки Мзынта. По случаю наступившего тумана, сбился с дороги и зашел в непроходимую дебрь, где лазил, ища из нее выхода, до самого вечера, но только все более заходил в стремнины и пропасти; от крайнего истощения наступила смертельная истома. Лег я на землю, не чаявши быть живым, потому что внутренность моя горела от нестерпимой жажды, как бы палимая огнем, и я терпел неисповедимые страдания. Увидевши себя в великой беде, угрожавшей неминуемою смертью, я обратился к небесной помощи. Стал молиться к Жизнодавцу Господу, как не молился никогда: усердно, пламенно, неотступно: жажда прекратилась, почувствовал в себе оживление сил, и тем миновалась смертная опасность.

Ночь эту, помню, провел на высочайшей горе и в духовном состоянии и в молитвенном ко Господу восторжении духа. Ночь была лунная, тихая, прекрасная. Природа приносила обычную службу Творцу Своему, безмолвно прославляя Его безконечные совершенства. Соседние шпили горные стояли как-то угрюмо и молчаливо, некоторые из них были покрыты лесом, и мрачный вид их, как бы таинственная область незримого мира, поражали душу впечатлением чего-то сокровенного, непроницаемого, но полного жизни и деятельности, никому же ведомой: все равно как укрыта в человеке и духовная жизнь от взора людского, а движется в сердце его, зримая единому Богу.

Внизу, на полянах, раздавалось веселое пение травяных кузнечиков. Эти неусыпные певцы Божественной славы настолько усердны в исполнении своей обязанности, что решительно во всю ночь ни на минуту не престанут от дела своего, наполняя воздух неподражаемым сладкозвучием.

Здесь воистину видится Божия премудрость! Травяная казявочка – самомалейшая… и производит такой прекрасный орган пения, какого не может создать никакое искусство человеческое, никакой мудрец или художник, а им вторили болотные лягушки, коих безчисленные голоса, во множестве разнообразия своего, дружным и торжественным хором разносились между вершинами гор. И это наполняло душу восторгом чистейшего удовольствия, какое испытывает душа вообще от действия на нее всего прекрасного. Вдали виднелось Черное море. Оно величественно покоилось в лоне своем, как бы могучий исполин отдыхал после ратного дела. Луна освещала его поверхность бледным светом. Изредка видны были черные точки. Это проходили пароходы.

Вид моря приводил душу в состояние мира, тишины и спокойствия и производил впечатление радостнотворное и отрадное, а в ум рождал мысли глубокие и разнообразные. Смотря на сие, приходило на память и оное житейское море, воздвизаемое напастей бурею. И как сие после страшной бури и волнения, когда волны его восходят до небес и нисходят до бездн, теперь мирно и немятежно, так бывает и с человеком: после мятежа страстей наступает духовная тишина и небесное спокойствие; конечно, когда он старается, по силам своим, о спасении своем. На небе полная луна, вытекая из-за гор, серебристым светом заливала окрестность.

Сидя на верху горы, превыше всего дольнего мира, который, без сомнения, в это время весь был погружен в сон, я снова зрел духовными очами сердца многохудожную премудрость Божию, так щедро явленную в видимой природе.

Припоминались мне дивные слова высокого ума человеческого, как-то давно читанные, и что в них там изображено в слове, то самое теперь мне виделось на деле: «глубокая печаль об утрате какого-то блаженства проходит по всему царству бытия, и невнятная в низшей области творения с каждою степенью выше становится вразумительнее и, наконец, в Святом Предании получает свое настоящее истолкование. Уныло воют ветры, рокочут воды морей, растения всею жизнию своею выражают жажду жизни и света, и в этой жажде истощаются и умирают, животные оглашают воздух то жалостными песнями, то криками ярости; народы передают друг другу повесть о золотом веке, о каком-то преступлении, о вторжении зла и, наконец, Священное бытописание ясно говорит, что человек был блажен и безсмертен, но потерял и то и другое преступлением заповеди Божией».