На горах (Книга 1, часть 2)

Быстро вскочил Веденеев со стула, взъерошил волосы и, раза три пройдясь взад и вперед по комнате, стал перед приятелем... Взволнованным голосом он сказал ему:

- Слушай. Я ведь, брат, люблю все сразу, я ведь без лишних разговоров. Люблю решать дела без проволочек... Слушай, Никита Сокровенный... И вдруг речь его оборвалась...

- Что же замолчал? - улыбаясь и пристально глядя в глаза приятелю, спросил Меркулов.- Говори, слушаю.

- Вот что я хотел сказать тебе...- снова начал Дмитрий Петрович.- Так как, значит, мы с тобой приятели... Не знаю, как у тебя, а у меня вот перед богом, опричь тебя, другого близкого человека нет в целом свете... И люблю я тебя, Никита, ото всей души. И опять замолчал. Слов не находил.

- Дальше что еще будет? - усмехнулся Меркулов.

- Да ты не смейся,- вскричал Веденеев.- Нечего сказать, хорош приятель. Ты ему про дело, а он на смех.

- А ты говори толком,- сказал Меркулов.- "Люблю сразу, люблю без лишних слов", а сам тянет околесицу, слушать даже тошно... Ну, распрастывайся!..

- Видишь ли что, Никита Сокровенный,- собравшись с духом, начал опять Веденеев.- Так как я очень тебя люблю, а еще более уважаю, так и захотелось мне еще поближе быть к тебе.

- Как же это?

- Породниться.

- Как же нам с тобой родниться? - добродушно улыбаясь, спросил Меркулов.

- Высватай мне Наташу. Славно будет...- сказал Веденеев.

- Вот тебе на! - весело засмеялся Никита Федорыч.- Значит, мне свахой быть, говорить Татьяне Андревне: "У вас, мол, товар, а у меня купец, за нашу куницу дайте красную девицу, очень мол, мы про нее много наслышаны: сама-де умнешенька, прядет тонешенько, точит чистешенько, белит белешенько..."

- Полно дурить-то. Ах ты, Никита, Никита!.. Время нашел! - с досадой сказал Веденеев.- Не шутя говорю тебе: ежели б она согласна была, да если бы ее отдали за меня, кажется, счастливее меня человека на всем белом свете не было бы... Сделай дружбу, Никита Сокровенный, богом прошу тебя... Самому сказать - язык не поворотится... Как бы знал ты, как я тебя дожидался!.. В полной надежде был, что ты устроишь мое счастье.

- Пожалуй, закину словечко. Хоть завтра же,- молвил Меркулов.- Татьяне Андревне сказать? Нет - вот как лучше будет: Лизе скажу, а она уж там все уладит.

- Пожалуйста, яви милость! - вскрикнул Веденеев и по-вчерашнему чуть не задушил приятеля в медвежьих своих объятьях.

На другой день вечером у Дорониных по уголкам две парочки сидели: два жениха, две невесты. А третья пара, Зиновий Алексеич с Татьяной Андревной, глядя на них, не нарадовались.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Чуть брезжится сырое, холодное утро. Темно-серыми тучами кроется небо, кругом к непогоде его замолаживает (Замолаживать - заволакивать тучами, клониться к ненастью (говоря о небе).). Белым туманом дымятся поля, луга и болота, ровно сквозь падымок (Падым, падымок - мгла, сухой туман, дым, занесенный с дальних лесных пожаров.) тускло виднеется лес вдали. Намокшие травы низко склонились к земле, примолкло все живое, притихло, лишь изредка на роняющей желтые листья березе закаркает отчаянно мокрая ворона, либо серый, летом отъевшийся русак, весь осклизлый от мокрети, высунет, прядая ушами, головку из растрепанного ветром, полузасохшего бурьяна и, заслышав вдали топот лошадиных копыт, стремглав метнется в сторону и с быстротой вольного ветра клубом покатится по полю, направляя пугливый свой бег к перелеску.

По грязному, скользкому проселку медленно катятся густо облипшие глиной колеса небольшой тележки, запряженной парой доброезжих, но сильно притомленных и припотелых коней. В той тележке, плотно укутавшись в синий суконный, забрызганный грязью чекмень (Чекмень - короткий полукафтан, обычная осенняя, а иной раз и зимняя верхняя одежда зажиточных молодых людей в Поволжье и восточных губерниях. На Дону, на Урале и по линейным станицам чекменем зовут казацкий кафтан.), дрожа всем телом от сырости и студеного ветра, ежился и покачивался дремавший Самоквасов. При каждом встречном толчке Петр Степаныч пробуждался из забытья, но, оглянувшись по сторонам, опять закрывал глаза, еще больше нахлобучивал шапку и, склоняя ниже и ниже сонную голову, снова погружался в дремоту. Истомила его холодная, бессонная, многодумная ночь.

Заутреню допевали в моленных и часовнях скита Комаровского, когда Петр Степаныч подъезжал к Каменному Вражку.

- В кою обитель въезжать? - спросил у него полусонный, тоже продрогший ямщик, поворачиваясь спиной против ветра и лениво помахивая коротеньким кнутовищем над приусталыми лошадками.