На горах (Книга 2, часть 3)

И, взявши Дуню за руку, почти насильно повела ее за собой. Сели в саду на скамью под широко раскинувшимся дубом, что высился перед входом на длинную дорожку, по бокам обсаженную столетними липами. Напрасно Варенька заводила разговоры. Дуня ни одним словом не отзывалась ей - все еще не выходило у нее из памяти недавнее виденье... И об отце раздумалась, и было ей жалко его, и опять стало занывать ее сердце при воспоминанье, как он теперь один коротает время и возле него нет ни души, чтобы пожалела его, приласкала, приголубила. "Одна я умею ему угодить, - думает она, - одну меня только любит он... А меня-то и нет при нем. Ждет... Как тут быть?.."

Будто поняла Варенька, о чем Дуня перелетные думы раскидывает. Вспомнив, что утром получила она письма, повела речь об отъезде ее из Луповиц.

- Недолго придется нам пожить с тобой, - сказала она. - Скоро надо будет распрощаться... Когда-то в другой раз увидимся? Кто знает?.. Может быть, навсегда распростимся, на всю жизнь.

- Кто знает?.. - едва слышным шепотом промолвила Дуня, склонив белокурую головку. Но в шепоте ее уж не было ничего страстного, ничего восторженного.

- Когда ж опять-то к нам соберешься? - спустя немного спросила у ней Варенька.

- Не знаю, - ответила Дуня.

- Тетенька Марья Ивановна совсем было в дорогу собралась. Осталась только повидаться с Егором Сергеичем. Она очень его любит, - сказала Варенька.

Ни слова Дуня.

Полна теперь она воскресшею любовью к отцу и мечтаньями о Петре Степаныче, не о том Петре Степаныче, что в бестелесном образе сейчас являлся перед ней, а о том человеке плоти и крови, чьи искрометные взоры когда-то бывали устремлены на нее и заставляли замирать ее сердце... Не могла она говорить...

И вот вспоминается ей, сладко вспоминается, как в косной на низовье Оки, пышущий здоровьем и весельем, опершись о бок левой рукой, он стоял перед ней со стаканом волжского кваску и дрогнувшим от сердечной истомы голосом говорил: "Пожалуйте, сделайте такое ваше одолжение!" Слова простые, обычные при всяких угощениях, но глубоко они внедрились в Дунином сердце.

И вот теперь, когда перед ней предстает его образ, она невольно влечется к нему... А вот и другой образ, светлый во мраке, любимый середь людской злобы, бедный, покинутый, одинокий... То зримый Дуниной душе образ Марка Данилыча. Суров, молчалив, все перед ним сторонится, никто не смеет к нему подойти, а он страдальчески страдает одиночеством. Ни от кого участья, ни от кого ласки или привязанности. Одна Дуня и на уме и на сердце. Тоскует он, плачет по дочери... А она ради новой веры, что теперь ей сомнительна, покинула и отца и дом его... Встосковался он - так и пишет.. Простые, бесхитростные, но из души вылившиеся слова Марка Данилыча надрывают Дунино сердце... И зачем она его покинула? Чего искала, чего хотела?.. Истинной веры?.. Вот и узнала. Тот же туман, тот же мрак, что и у матушки Манефы в скиту.

- Когда ж опять приедешь в Луповицы? - повторила свой вопрос Варенька.

- Не знаю, - прошептала Дуня.

- Жили мы, жили с тобой, подружились, съединились душами, - со страстным увлеченьем, тоскливым голосом продолжала речи свои Варенька. - И вдруг ничего как не бывало!.. Станем мы по тебе тосковать, будем сокрушаться, а ты?.. Забудешь и нас и святую сионскую горницу... Все забудешь... Опять погрязнешь в суете, погрузишься в мир страстей и утех... И, горючьми слезами обливаючись, будем мы поминать тебя.

- Не приедешь разве к Марье Ивановне? - спросила Дуня. - Ведь от нас до Фатьянки всего сорок верст. Бог даст, увидимся. Погостишь у меня, тятенька рад будет и тебе и Марье Ивановне.

- Как можно мне ехать в Фатьянку? - отвечала Варенька. - У тетеньки там не все еще устроено. И сама- то она, не знаю, как проживет зиму. Соседи неизвестные, люди, привезенные из Симбирска, какие- то дикие. Знала я их еще в Талызине.

Не отвечала Дуня. Надоела ей Варенька... Если б можно было бежать, минуты не промедлила бы. Но как бежать, куда убежишь?

- Пойдут по окольности праздные толки и пересуды, начнутся сомненья, продолжала Варенька, - станут подсматривать. Долго ль тут до неприятностей? Она же сказывала, что тамошние мужики сердиты на нее за покупку Фатьянки. Вступаются в какую-то землю. Сенные покосы, что ли. Трудно будет ей там... Опасно даже... Каков еще поп?.. Поп много может повредить. Вот хоть бы нашего отца Прохора взять, всем бы, кажется, должен быть доволен, а пальца в рот ему не клади...

Человек добрый и семья хорошая... А случись что, поможет супротивным... Тьма, мрак!.. Вздумай кто бежать из нашего стада, даст и приют и помощь... Да... А каков поп у тетеньки, она и сама еще не знает.

- Потому-то и надо кому-нибудь ехать с ней и пожить первое время, помолчав немного, сказала Дуня.

- Конечно, если б из мужчин кто поехал, - отвечала Варенька. - А кому ехать? Батюшке хозяйства нельзя оставить, дяде - корабля.

- Вот тебе бы и ехать, - рассеянно проговорила Дуня.

- Какая я помощница! - возразила Варенька. Чем могу помочь? Еще чего-нибудь напутаю. Хуже, пожалуй, выйдет.