На горах. Книга первая

Сами посудите, Дарья Сергевна, как же я за часословец-от его без даров посажу?.. Не водится… И посмотрела же я на ихне житье-бытье: беднота-то какая, нищета-то, печь не топлена, мерзнут в избе-то, а шабры говорят — по троим-де суткам не пьют, не едят. Где полтину им взять, где платок купить, да еще кашу варить? Сама вижу — не из чего… А стары обычаи не преставишь… Нельзя, не годится: в мале порушишь — все предание порушишь… Нечего делать, велю Федюшке, мальчонке-то ихнему, сызнова учить азбуку, пущай его зады твердит, покамест батька с маткой не справятся… Да где горемычным им справиться, где справиться!.. Совсем подрезались, все, что было, и одежонку и постеленку, все продали, одно божие милосердие покуда осталось… А большачок-от[32] все курит, сударыня, все курит, каждый божий день… Иной раз в кабаке, что супротив Михайлы архангела, с утра до ночи просидит, а домой приволочется, первым делом жену за косы таскать. Она во всю мочь «караул», а он-то ее перекрикивает: «Жена да боится своего мужа!..» Дело ночное, шабры сбегутся — сраму-то что, содом-от какой!.. Да этак, сударыня моя, кажинный-то день, кажинный день!.. Не раз усовестить его хотела: «Что, говорю, срамник ты этакой, делаешь?.. Что ты и себя и жену-то срамишь? Побойся, говорю, бога, ведь ты не церковник какой, что тебе по кабакам дневать-ночевать!.. Ведь ты, говорю, на все обчество, на всю святую нашу веру поношение наводишь. Послушай-ка, мол, что никониане-то говорят про тебя!..» Неймется, сударыня, хоть говори, хоть нет! И бога не боится и людей не стыдится!.. Ох-ох-ох-охо! Дела наши, дела, как подумаешь!..

Молча слушала Дарья Сергевна трещавшую, как заведенное колесо, мастерицу. Жалко ей стало голодавших Шигиных, а больше всего бойкого, способного на ученье Федюшку. Вынула из сундука бумажный плат и денег полтину. Подавая их мастерице, молвила:

— Вот тебе, Терентьевна, платок, вот тебе и полтина, велю работнице крупы на кашу отсыпать, доучивай только Федюшку как следует, сажай его скорей за часослов. Знаю я мальчика — славный такой.

— Что ты, сударыня?.. — с ужасом почти вскликнула Анисья Терентьевна. — Как сметь старый завет преставлять!.. Спокон веку водится, чтобы кашу да полтину мастерицам родители посылали… От сторонних книжных дач не положено брата. Опять же надо ведь мальчонке-то по улице кашу в плате нести — все бы выдели да знали, что за новую книгу садится. Вот, мать моя, принялась ты за наше мастерство, учишь Дунюшку, а старых-то порядков по ученью и не ведаешь!.. Ладно ли так?.. А?..

— Да не все ль равно? — молвила было Дарья Сергевна.

— Что ты, что ты, сударыня!.. Окстись!.. Опомнись! — вскликнула громко Анисья Терентьевна. — Как возможно только помыслить преставлять старину?.. После того скажешь, пожалуй: «Не все ль едино, что в два, что в три перста креститься!..»

— Эк к чему применила!.. — начала было Дарья Сергевна, но мастерица и договорить ей не дала.

— Всяка премена во святоотеческом предании, всяко новшество, мало ль оно, велико ли — богу противно, — строго, громко и внушительно зачла Анисья Терентьевна. — Ежели ты, сударыня, обучая Дунюшку, так поступаешь, велик ответ перед господом дашь. Про тех, что соблазняют малых-то детей, какое слово в писании сказано? «Да обесится жернов осельский на выи его, да потонет в пучине морстей». Во что, сударыня!..

— Чем же я соблазняю? — спросила Дарья Сергевна.

— А пременою древнего чина, — подхватила Анисья Терентьевна. — Сказано: «Мал квас все смешение квасит…» Сама мала отмена святоотеческого предания все тщетным и греховным творит… Упрямится у тебя Дунюшка-то иной раз?

— Бывает…— ответила Дарья Сергевна. — Нельзя же — ребенок.

— А ты что с ней делаешь, как она заупрямится, учиться не захочет аль зашалит? — спросила мастерица.

— Когда пожурю, а больше все лаской… Она ведь у нас кроткая, послушливая, — сказала Дарья Сергевна.

— Пожурю! Лаской! — с насмешкой передразнила ее Анисья Терентьевна. — Не так, сударыня, моя, не так… Что про это писано?.. А?.. Не знаешь?.. Слушай-ка, что: «Не ослабляй, бия младенца, аще бо лозою биеши его — не умрет, но здравее будет, ты бо, бия его по телу, душу его избавляешь от смерти; дщерь ли имаши — положи на ню грозу свою и соблюдеши ю от телесных, да не свою волю приемши, в неразумии прокудит девство свое»[33]. Так-то, сударыня моя, так-то, Дарья Сергевна.

— Ну уж этого никогда не будет, — вспыхнула Дарья Сергевна. — Да и Марко Данилыч пальцем тронуть ее не позволит.