На горах. Книга первая

Как споем же мы, ребята, про кормилицу,
Про кормилицу про нашу. Волгу-матушку,
Ах, ну! Ох ты мне! Волгу-матушку.
Мы поплавали по матушке и вдоль и поперек,
Истоптали мы, ребята, ее круты бережки.
Ах, ну! Ох ты мне! Ее круты бережки.
Исходили мы на лямке все ее желты пески,
Коли плыли мы, ребятушки, от Рыбной к Костроме,
Ах, ну! Ох ты мне! Как от Рыбной к Костроме.
А вот город Кострома — гульливая сторона.
А пониже ее Плёс, чтоб шайтан его пронес.
Ах, ну! Ох ты мне! Чтоб шайтан его пронес.
За ним Кинешма да Решма — тамой девушки не честны,
А вот город Юрьевец — что ни парень, то подлец.
Ах, ну! Ох ты мне! Что ни парень, то подлец.
В Городце-то на дворе по три девки на дворе,
А вот город Балахна — стоят полы распахня,
Ах, ну! Ох ты мне! Стоят полы распахня.
А вот село Козино — много девок свезено,
Еще Сормово село — соромники наголо.
Ах, ну! Ох ты мне! Соромники наголо.
А вот Нижний городок — ходи гуляй в погребок,
Вот Куманино село, в три дуги меня свело,
Ах, ну! Ох ты мне! В три дуги меня свело!
А вот Кстово-то Христово, развеселое село,
Хоша чарочка маленька, да винцо хорошо,
Ах, ну! Ох ты мне! Да винцо хорошо.
Вот село Великий Враг — в каждом доме там кабак,
А за ним село Безводно — живут девушки зазорно,
Ах, ну! Ох ты мне! Живут девушки зазорно.
Рядом тут село Работки — покупай, хозяин, водки,
Вот Слопинец да Татинец — всем мошенникам кормилец,
Ах, ну! Ох ты мне! Всем мошенникам кормилец[73]

Громче и громче раздается по каравану удалая песня. Дядя Архип молча и думчиво сидит у борта и втихомолку ковыряет лапотки из лык, украденных на барже соседнего каравана. На своем красть неловко — кулаки у рабочих, пожалуй, расходятся.

— Чего заорали, чертовы угодники? Забыли, что здесь не в плесу? — крикнул он распевшимся ребятам. — Город здесь, ярманка!.. Оглянуться не успеешь, как съедут с берега архангелы да линьками горла-то заткнут. Одну беду избыли, на другую рветесь!.. Спины-то по плетям, видно, больно соскучились!..

Смолкли певуны, не допели разудалой бурлацкой песни, что поминает все прибрежье Волги-матушки от Рыбной до Астрахани, поминает соблазны и заманчивые искушенья, большею частью рабочему люду недоступные, потому что у каждого в кармане-то не очень густо живет. Не вскинься на певунов дядя Архип, спели б они про «Суру реку важную — донышко серебряно, круты бережки позолоченные, а на тех бережках вдовы девушки живут сговорчивые», спели бы, сердечные, про свияжан-лещевников, про казанских плаксивых сирот, про то, как в Тетюшах городничий лапоть плел, спели бы про симбирцев гробокрадов, кочанников, про сызранцев ухорезов, про то, как саратовцы собор с молотка продавали, а чилимники[74], тухлая ворвань, астраханцы кобылятину вместо белой рыбицы в Новгород слали. До самой Бирючьей Косы пропели бы, да вот дядя Архип помешал.

И дело говорил он, на пользу речь вел. И в больших городах и на ярманках так у нас повелось, что чуть не на каждом шагу нестерпимо гудят захожие немцы в свои волынки, наигрывают на шарманках итальянцы, бренчат на цимбалах жиды, но раздайся громко русская песня — в кутузку певцов.