На горах. Книга первая

«Какими бы речами уговорить упрямую, несговорчивую, чтобы бежала со мной сегодня же и не куколем, а брачным венцом покрыла победную свою голову?.. Упряма — и в малом и в большом любит она на своем поставить!..»

Так думает, стоя перед задним крыльцом Манефиной кельи, Петр Степаныч. А сердце так и замирает так и трепещет…

Глава пятая

В то самое время, когда, утомленный путем, Самоквасов отдыхал в светелке Ермила Матвеича, Фленушка у Манефы в келье сидела. Печально поникши головой и облокотясь на стол, недвижна была она: на ресницах слезы, лицо бледнехонько, порывистые вздохи трепетно поднимают высокую грудь. Сложив руки на коленях и склонясь немного станом, Манефа нежно, но строго смотрела на нее.

— Ради тебя, ради твоей же пользы прошу и молю я тебя, — говорила игуменья. — Помнишь ли тогда на тихвинскую, как воротились вы с богомолья из Китежа, о том же я с тобой беседовала? Что ты сказала в ту пору? Помнишь?..

— Помню, матушка, — чуть слышно промолвила Фленушка.

— Сказала ты мне: «Дай сроку два месяца хорошенько одуматься». Помнишь?

— Помню, — прошептала Фленушка.

— Исполнились те месяцы, — немного помолчав, продолжала Манефа. — Что теперь скажешь? Молчит Фленушка.

— В эти два месяца сколько раз соглашалась ты приять ангельский чин? — продолжала Манефа. — Шесть раз решалась, шесть раз отдумывала… Так али нет?

— Так, — едва могла промолвить Фленушка, подавляя душившие ее слезы.

— Решись, Фленушка, поспеши, — ласково продолжала свои речи Манефа. — Не видишь разве, каково мое здоровье?.. Помру, куда пойдешь, где голову приклонишь? А тогда бы властной хозяйкой надо всем была, и никто бы из твоей воли не вышел.

— Ох, матушка, матушка! Что мне воля? На что мне власть? — вскликнула Фленушка. — Что за жизнь без тебя? Нищей ли стану, игуменьей ли, не все ль мне одно? Без тебя мне и жизнь не в жизнь… Помрешь, и я не замедлю.

Так отчаянным, надорванным голосом говорила, горько плача, Фленушка.

— Един бог властен в животе и смерти, — молвила на то Манефа. — Без его воли влас с головы не падет… Премудро сокрыл он день и час кончины нашей. Как же ты говоришь, что следом за мной отойдешь? Опричь бога, о том никто не ведает.

— Не снести мне такого горя, матушка! — тихо промолвила Фленушка.

— Хорошо…— сказала Манефа. — Так не все ли ж тебе равно будет, что в белицах, что в черницах дожидаться моего скончания?.. Примешь постриг, и тогда тебе будет такая же жизнь, как теперь… Одежда только будет иная… Что бы с тобой ни случилось, все покрою любовью, все, все… Не знаешь ведь ты, сколь дорога ты мне, Фленушка!.. А если бы еще при моей жизни-то, под моей-то рукой начала бы ты править обителью!.. Все бы стало твоим… Нешто в мир захотела? — прибавила, помолчав немного, Манефа, зорким, проницательным взором поглядевши на Фленушку. Та, закрыв лицо руками, не дала ответа. Мало повременив, опять к ней с вопросом Манефа:

— Может, страсти обуревают душу? Мир смущает? По-прежнему молчит Фленушка, а дыханье ее с каждой минутой становится порывистей.

— Может, враг смутил сердце твое? Полюбила кого? — понизив голос, спросила Манефа.

Молчит Фленушка. Но вскоре прервала молчанье глухими рыданьями.

— Что ж? — покачав печально головою, сказала Манефа. — Не раз я тебе говорила втайне — воли с тебя не снимаю… Втайне!.. Нет, не то я хотела сказать — из любви к тебе, какой и понять ты не можешь, — буду, пожалуй, и на разлуку согласна… Иди… Но тогда уж нам с тобой в здешнем мире не видеться…

— Матушка, матушка! — вскрикнула Фленушка и кинулась к ногам ее.

— Встань, моя ластушка, встань, родная моя, — нежным голосом стала говорить ей Манефа. — Сядь-ка рядком, потолкуем хорошенько, — прибавила она, усаживая Фленушку и обняв рукой ее шею…— Так что же? Говорю тебе: дай ответ… Скажу и теперь, что прежде не раз говаривала: «На зазорную жизнь нет моего благословенья, а выйдешь замуж по закону, то хоть я тебя и не увижу, но любовь моя навсегда пребудет с тобой. Воли твоей я не связываю».

— Как же мне покинуть тебя, матушка, при тяжких твоих болезнях? Как мне с тобой разлучиться?.. — с плачем говорила Фленушка, склоня голову на грудь Манефы. — Хоша б и полюбила я кого, как же я могу покинуть тебя? Нет, матушка, нет!.. Царство сули мне, горы золотые, не покину я тебя, пока жизнь во мне держится.

— Ах ты, Фленушка, Фленушка! — взволнованным голосом сказала Манефа. — Вижу, что у тебя на душе теперь… Две любви в ней борются… Знаю, как это тяжело. Ох, как тяжело!.. Бедная ты моя!.. Бедная!

И не стерпела всегда сдержанная в своих порывах Манефа.. Крепко прижала она к сердцу Фленушку и сама зарыдала над ней.

— Скажи ты мне, — шептала она. — Скажи, не утай. Молчит Фленушка.

— Скажи, богом тебя прошу… Полюбила кого?.. — продолжала Манефа.

— Да что ж это такое, матушка?! Зачем ты меня об этом спрашиваешь? — совсем упавшим голосом промолвила Фленушка. — Игуменское ли то дело?..