На горах. Книга первая

— Шестой десяток, барышня, доживаю, до седьмого недалеко… А знаете, что татары говорят?.. «Шестьдесят лет прошел, ума назад пошел», — с усмешкой молвил Марко Данилыч. — Ежель скоро и не помру, так недуги старости одолеют, да, по правде сказать, они, сударыня, помаленьку-то уж и подходят. А там впереди — труд и болезнь, как царь Давыд в псалтыре написал… А хворому да старому, барышня-сударыня, не до дел. Помощник нужен ему, а его-то у меня и нет. А ежели бы господь сынком богоданным благословил меня, всем бы тогда я доволен был. И о Дунюшке не гребтелось бы, и дело-то было бы кому передать… А теперь одни только думы да заботы!..

— Живут же, не выходя замуж, — возразила Марья Ивановна. — Возьмите хоть меня, а осталась я после батюшки не на возрасте, как Дуня теперь, а ребенком почти несмышленым.

— Ваше дело, барышня, дворянское. У вас девицам можно замуж не выходить, а у нас по купечеству — зазор, не годится, — сказал Марко Данилыч. — Опять же хоша вы после батюшки и в малолетстве остались, однако же у вас были дяденька с тетенькой и другие сродники. А Дунюшка моя одна, как перстик. Опричь Дарьи Сергевны, нет никого у ней.

— Сироту не покинет господь, — молвила Марья Ивановна. — Говорится же: «Отца с матерью бог прибирает, а к сироте ангела приставляет».

Конечно, так, барышня, — отвечал Марко Данилыч. — Еще сказано, что «за сирого сам бог на страже стоит», да ведь мы люди земные — помышляем о земном.

— То-то и есть, Марко Данилыч, что мы только о земном помышляем, а о небесном совсем позабыли, да и знать его не хотим, — сказала Марья Ивановна. — А на земле-то ведь мы только в гостях, к тому же на самый короткий срок, — настоящая-то наша жизнь ведь там.

— Против этого неможно ничего сказать, Марья Ивановна. Ваши речи как есть правильные, — отозвался Марко Данилыч. — Да ведь я по человечеству сужу, что, пока не помер я, Дунюшке надо к доброму, к хорошему человеку пристроиться.

— Полноте, Марко Данилыч, не невольте вы ее, — сказала Марья Ивановна. — Станете неволить — великий грех примете на душу. Нет больше того греха, как у человека волю отнимать… Великий грех, незамолимый!..

— Не греховное наше тело, ведь разум и свободная воля составляют образ и подобие божие… Как же сметь отнимать у человека свободную волю? Бог дал, а человек отнять хочет великий дар божий… Это значит бога обкрадывать. Подумайте об этом хорошенько. Нет, Марко Данилыч, — не принуждайте Дунюшки. Иначе бога обидите, и он вас накажет.

Со страстным увлеченьем, громко, порывисто говорила взволнованным голосом Марья Ивановна. Глаза горели у ней, будто у исступленной. Не мало тому подивился Марко Данилыч, подивилась и Дарья Сергевна, а Дуня, опустя взоры, сидела, как в воду опущённая. Изредка лишь бледные ее губы судорожно вздрагивали.

— Нешто ее неволю я? — воскликнул с досадой Марко Данилыч. — Да сохрани меня господи!.. А ваши речи, Марья Ивановна, скажу вам по душе и по совести, уж больно мудрены. Моему разуму их, пожалуй, и не понять… Говорите вы, что в свободе да в воле образ и подобие господне, а нас, сударыня, учили, что смиренство да покорность угодны господу… И в писании сказано:

«В терпении стяжите души ваши». И хоша мне ваших речей не домыслить, а все-таки я с Дунюшки воли не снимаю — за кого хочет, за того и выходи. Об этом я давно уж ей говорю, с самого того времени, как она заневестилась, шестнадцать годов когда, значит, ей исполнилось.

— Дело доброе, — несколько спокойнее молвила Марья Ивановна. — И вперед не невольте: хочет — выходи замуж, не хочет, пускай ее в девицах остается. Сейчас вы от писания сказали, и я вам тоже скажу от писания: «Вдаяй браку, деву добре творит, а не вдаяй лучше творит». Что на это скажете?

— По писанию-то оно, пожалуй, и так выходит, да по человечеству-то не так, — отвечал Марко Данилыч. — Мало ль чего в писании-то: велено, к примеру сказать, око вырвать, ежели оно тебя соблазняет, а ведь мы все соблазняемся, без соблазна никому века не прожить, а кривых что-то немного видится. Опять же в писании-то не сказано, что худо тот творит, кто замуж дочь выдает, а сказано «добре творит». Хоша мы люди непоученные, а святое писание тоже сколь-нибудь знаем. Апостол точно сказал: «Не вдаяй лучше творит», да ведь сказал он это не просто, а с оговоркой: «Сие же глаголю по совету, а не по повелению» и паки: «О девах же повеления господня не имею»[408]. Вот тут, сударыня Марья Ивановна, и извольте-ка порассудить.

— Вот до чего мы с вами договорились, — с улыбкой сказала Марья Ивановна. — В богословие пустились… Оставимте эти разговоры, Марко Данилыч. Писание — пучина безмерная, никому вполне его не понять, разве кроме людей, особенной благодатью озаренных, тех людей, что имеют в устах «слово живота»… А такие люди есть, — прибавила она, немного помолчав, и быстро взглянула на Дуню. — Не в том дело, Марко Данилыч, — не невольте Дунюшки и все предоставьте воле божией, господь лучше вас устроит.