На горах. Книга первая

— Безумных приказов от нас, Марко Данилыч, не ждите. Насчет эвтого извольте оставаться спокойны. А куда ехать и где кататься, это, с вашего позволенья, дело не ваше… Тут уж мне поперечить никто не моги.

— Только послушай его, — трепля по плечу Петра Степаныча, ласково молвил Марко Данилыч. — А вы, Дмитрий Петрович, пожалуете к нам за компанию? Милости просим.

Веденеев благодарил Марка Данилыча и напросился, что и ему было дозволено сообща с Петром Степанычем устраивать гулянье и быть на косной если не капитаном, так хоть кашеваром.

— Что ж вы нам кашу варить будете? — шутливо спросил у него Марко Данилыч.

— Кашу ли, другое ли что, это уж мне предоставьте, — улыбаясь, ответил Дмитрий Петрович.

— Кашу-то вместе сварим, — сказал Самоквасов. — Засим счастливо оставаться, — примолвил он, обращаясь к Смолокурову. — Часика в три этак, значит, припожалуете?

— Ладно, ладно, — говорил Марко Данилыч. — Эх, молодость, молодость!.. Так и закипела… Глядя на вас, други, и свою молодость воспомянешь… Спасибо вам, голубчики!

Расстались, и Самоквасов с Веденеевым поехали прямо на Гребновскую.

Глава десятая

Солнце стояло еще высоко, когда разубранная, разукрашенная косная отвалила от пристани. Впереди лодки, на носу, сидят восемь ловких, умелых гребцов в красных кумачовых рубахах и в поярковых шляпах с подхватцем, убранных лентами и павлиньими перьями. Всё удосужили Самоквасов с Веденеевым. Дружно и мерно сильные руки гребцов рассекают длинными веслами воду, и легкая косная быстро летит мимо стай коломенок и гусянок[109], что стоят на якоре вдоль берегов. С гребцами шесть человек песенников; взял их Самоквасов на вечер из московского хора, певшего в одном из лучших трактиров. Все певцы одеты одинаково, в голубые канаусовые рубахи-косоворотки, обшитые серебряным позументом, все в шляпах кашниках, перевитых цветочными кутасами[110]!

Середи косной, вплоть до самой кормы, стоит на железных прутьях парусный намет[111] для защиты от солнца, а днище лодки устлано взятыми напрокат у кавказского армянина персидскими коврами; на скамьи, что ставлены вдоль бортов, положены мягкие матрацы, крытые красным таганским сукном[112] с золотым позументом. Таково красно разубрал Петр Степаныч косную с помощью нового своего знакомца Веденеева.

Еще до отвала, когда, гости подъехали к пристани, Марко Данилыч не узнал косной. С довольным, веселым видом тотчас он стал журить молодых людей:

— Что это вы вздумали? Это на что? Эх, грозы-то на вас нет! Как вам это не стыдно, Петр Степаныч, в такой изъян входить? Не могли разве мы покататься в простой косной? Глядика-сь чего тут понаделали!.. Ах, господа, господа! Бить-то вас некому!

Сиял радостью Петр Степаныч, слушая попреки смолокуровские и по лицу замечая, что Дуне нравится разубранная на славу косная.

— Уговор помните, Марко Данилыч? — молвил Самоквасов.

— Какой еще уговор?

— А ведь я говорил вам, чтобы мне никто не мешал и ни в чем бы со мною не спорил… Забыли?

— Да могло ль прийти в голову, что вы эдак деньгами швырять станете? Ведь за все за это на плохой конец ста полтора либо два надо было заплатить!.. Ежели б мы с Зиновеем Алексеичем знали это наперед, неужто бы согласились ехать с вами кататься?

— Поздно теперь рассуждать, — молвил Петр Степаныч. — Милости просим в косную.

Расселись по скамьям: Марко Данилыч с Дуней, Доронин с женой и с обеими дочерьми. Петр Степаныч последний в лодку вошел и, отстранив рукой кормщика молодецки стал у руля.

— Уговор помните, Марко Данилыч? — спросил он у Смолокурова.

— Какой еще?

— А давеча, вот при Дмитрии Петровиче говорили, чтоб мне на косной быть за капитана и слушаться меня во всем.

— Ну так что же?

— Нет, я это так только сказал… К слову, значит, пришлось…— молвил Петр Степаныч и молодецки крикнул:

— Эй вы, гребцы-молодцы! Чур не зевать!.. — и, повернув рулем, стал отваливать. Косная слегка покачнулась и двинулась.

— Права греби, лева табань[113]! — громким голосом крикнул Петр Степаныч, по его веленью гребцы заработали, и косная, проплыв между тесно расставленными судами, выплыла на вольную воду[114].

— Молись богу, православные! — снимая шапку, крикнул Петр Степаныч.

Разом гребцы поставили двенадцать весел торчком к небу и, сняв шляпы, но не вставая со скамей, принялись креститься. И другие бывшие в косной обнажили головы и сидя крестились.

— Дай бог добрый час! — молвил Марко Данилыч, кончив молитву.

— Весла! Оба греби! Дружнее, ребята, дружней! — кричал Самоквасов.