На горах. Книга вторая

— Угощайтесь, красны девицы, берите, что ни ставлено на столе Мироновны… А наперед песенку бы надобно спеть, да, глядите ж у меня, развеселую, не тоскливую.

Улыбаясь, девушки стали словами перекидываться, о чем-то шепотком посоветовались и, наконец, запели:

Ах, зачем меня мать пригожу родила,
Больно счастливу, талантливую,
Говорливую, забавливую.
Что нельзя мне и к обедням ходить,
Мне нельзя богу молитися,
Добрым людям поклонитися?
С стороны-то люди галются,[167]
А попы служить мешаются,
Пономарь звонить сбивается,
Дьячок читать забывается —
Поглядев на меня, дьячок мимо пошел
Да нарочно мне на ножку наступил,
Больно на больно ее мне отдавил,
Посулил он мне просфирок решето,
Из сетечка[168]

семечка,Крупы черепиночку[169], —
Мне всего того и хочется,
Да гулять с дьячком не хочется.
Увидал меня молоденький попок,
Посулил мне в полтора рубля платок,
Мне платочка-то и хочется,
Да гулять с попом не хочется.
Увидал меня молоденький купец,
Посулил он мне китаечки конец, —
Мне китаечки-то хочется,
Да гулять с купцом но хочется.
Увидал меня душа дворянин,
Посулил он мне мякинушки овин, —
Мне мякины-то не хочется,
С дворянином гулять хочется.

Показалось ли Василью Борисычу, что лучше всех спела песню Лизавета Трофимовна, нарочно ль он это сказал, но, по обычаю посиделок, поцеловал бойкую певунью.

— А вы бы нас петь поучили, Василий Борисыч, как летошний год обучали в Комарове девиц, — немножко погодя сказала ему Лизавета Трофимовна.

— А как тебе известно, что я обучал их? — спросил он.

— Сами о ту пору мы в Комарове проживали, — ответила отецкая дочь. — У Глафириных гостила. Хоша с Манефиными наши не видаются, а все-таки издалечка не один раз видала я вас.

— Как же я-то не видал такой красоточки? — с улыбочкой, еще ближе подвигаясь к Лизавете, сказал Василий Борисыч.

— Не до меня вам было тогда, — ответила Лизавета. — И какая ж я красотка?.. Смеетесь только надо мной! Устинья Московка не в пример меня краше, опять же Домнушку улангерскую взять али Грушеньку, что в Оленеве у матушки Маргариты в келарне живет.

— И тех знаешь? — сказал Василий Борисыч.

— Хоша не больно знакомита, а много известна про них, — отвечала отецкая дочь.

— Ишь ты какая! Всех знает! — обнимая стан Лизаветы, промолвил Василий Борисыч.

— Не к лицу вам к девицам-то приставать.

— Это почему? — спросил Василий Борисыч.

— Жена есть у вас, супруга, — ответила Лизавета. — Теперь не прежняя пора — на чужих не след вам и заглядываться! Это для вас грешно.

— Две шубы — тепло, две хозяйки — добро, — прижимаясь к Лизавете, молвил Василий Борисыч.

— Хозяйкой отчего не быть, а в подхозяйки никому неохотно идти, — сказала Лизавета, быстро взглянувши в глаза послу архиерейскому.

— Все едино — хозяйка ли, подхозяйка ли, любиться бы только, — промолвил Василий Борисыч.

— Хорошо вам так говорить, а девушкам и слушать такие речи зазорно. И поминать про эти дела хорошей девице не годится, не то чтобы самой говорить, — сказала отецкая дочь.

— Экая ты сердитая! — вскликнул Василий Борисыч. — Перестань же серчать.

В то время не один по одному, как водится, а гурьбой ввалило в избу с дюжину молодых парней. Маленько запоздали они — были на гулянке. В пустобояровском кабаке маленько загуляли, а угощал Илюшка, угождавший Лизавете так, что никто другой и подходить к ней не смел.

Когда распахнулись двери настежь, первым из парней влетел в избу Илюшка. Взглянул он на свою облюбованную, видит возле нее какого-то чужого, но одетого чистенько и по всему похожего больше на купца, чем на простого мужика. Злобой вспыхнуло лицо Илюшки, и кулаки у него сами сжались, когда увидал он, что Лизавета к самым плечам подпустила Василья Борисыча. Грозно сделал Илюшка два-три шага вперед, но Акулина успела ему шепнуть, что с зазнобой его сидит не кто другой, а зять Патапа Максимыча, человека сильного и властного по всей стороне. И злобы у Ильи как не бывало, подошел он к парочке и шутливо молвил Василью Борисычу:

— И вы в нашу беседу к Мироновне. Милости просим, напередки будьте знакомы.