На горах. Книга вторая

В родительском доме в последнее время все дни с утра до ночи Дуня проводила с Марьей Ивановной, в Луповицах стала она неразлучна с Варенькой. Погода на ту пору стояла тихая, теплая, и обе девушки из саду почти не выходили, они бывали в доме только за обедом и за чаем. Постель Дуни на первое время поставили в Варенькиной спальне, пока не приготовили заезжей гостье особой комнаты. Все это сделано было по желанью Марьи Ивановны. И во время прогулок, и по ночам, лежа в постелях, Дуня водила с Варенькой такие же разговоры, как прежде с Марьей Ивановной. Рассказы молодой девушки о таинственной вере нравились Дуне больше, чем рассказы Марьи Ивановны. Они были ей проще и понятнее. Иногда приходили к ним в сад и Варвара Петровна и Марья Ивановна, но всегда на короткое время. В совете Луповицких Дуня отдана была для вразумлений Вареньке, потому что эта ближе подходила к ней возрастом и потому могла иметь больше на нее влияния.

Однажды Варенька с Дуней, крепко обнявшись, сидели на уютном диванчике в обширной теплице, уставленной одними пальмами. Других растений в теплице не было. Говорили девушки о «союзе», к которому так неудержимо влеклась мечтательная Дуня.

— Варенька, я тебе еще, кажется, не сказывала, что Марья Ивановна обещалась мне здесь, в Луповицах, показать таких праведных, что говорят «живое слово», — сказала Дуня. — Теперь каждый день я ее спрашиваю, когда ж это будет, а у нее только и ответов: «погоди да погоди».

— А тебе хочется видеть их? — с улыбкой спросила Варенька.

— Господи! Да я бы жизнь отдала, только бы взглянуть на них, только бы одно «живое слово» услышать, — с живым нетерпеньем отвечала Дуня.

— Разве ты никогда не видала их? — улыбаясь, спросила Варенька.

— Где ж мне видеть их? — грустно промолвила Дуня…— Не такая жизнь выпала на долю мне. Не знаешь разве, что я выросла в скиту, а потом жила у тятеньки в четырех стенах. До знакомства с Марьей Ивановной о духовности и понятия у меня не было. Только она открыла мне глаза.

— А ты и не догадалась, что сама она «просветлена», что в ней самой дух божий живет, что сама она вещает «глаголы живота»? — спросила Варенька.

— Как? Неужели? — в изумлении вскрикнула Дуня и порывисто вскочила с диванчика.

— Да, «просветлена», — сказала Варенька. — Она уж давно таинственно умерла и давно таинственно воскресла. Нет в ней греховного человека, нет в ней ветхого Адама. Не доступны ей ни грех, ни страсти, свойственные человеку.

Припомнила Дуня слова Марьи Ивановны о людях, что после таинственной смерти таинственно воскресают. Ее слова были памятны ей, в сердце носила их.

— Так в ней сам бог?.. Так от нее от самой можно слышать слово вечной жизни? — воскликнула Дуня задрожавшим от волнения голосом.

— Да, она «труба живогласная», — молвила Варенька. — Она святая пророчица, устами ее дух волю свою вещает.

— А я и не знала… И в голову мне не приходило…— тихо опускаясь на диванчик, едва слышно промолвила Дуня.

— Чужому знать этого нельзя, — сказала Варенька.

— Зачем же она не сказала мне?.. Зачем говорила, что увижу таких людей только здесь, в Луповицах?.. — тоскливо говорила Дуня, не слушая Вареньки.

— Услышишь… И ее услышишь и других услышишь, — сказала Варенька. — В пророческом слове не одна она ходит.

— Кто же еще? — спросила Дуня.

— Дядюшка и еще другие, — ответила Варенька.

— Как? Николай Александрыч?

— Да. Силен в нем дух, сильнее, чем в тете Машеньке. Он ведь кормщик корабля, всем руководит. В нем давно уж нет своей воли, она вся попалена небесным огнем, совсем уничтожена. В нем одна только святая воля духа. Что б он ни приказал, чего б ни захотел, все исполняй, как божье повеленье. Что б ни сказал он, во всяком слове его премудрость божия. Слепым, что живут языческой жизнью в плене вавилонском, тем, что валяются в смрадной тине грехов, слова его, конечно, покажутся безумием. Но помни, Дунюшка, слово, сказанное в писании: «Безумное божие мудрее людей, и немощное божие сильнее человеков»[15]. Всякий кормщик такой, как дядюшка, что бы ни сделал, все свято сделал. Как бы его поступок ни показался скверным, даже беззаконным, все-таки он безмерно выше, нравственнее и законнее высшей чистоты и праведности человеческой. Не кормщик так поступает, а живущий в нем дух. Читала ли ты преподобного отца Макария Египетского?

— Как же не читать? — отвечала Дуня.

— Вспомни, что говорит он: «Душа, которую дух, уготовляющий себе в престол и жилище, удостоит приобщиться его света, осияет неизреченною красотой его славы. Она сама вся становится светом, в ней не остается ни одной части, которая бы не была исполнена духовных очей». А со многими очами многоочитые кто?

— Херувимы, — сказала Дуня.