На горах. Книга вторая

— Караша садийсь, калякай, — сказал Субханкулов, подвигаясь на нарах и давая место Марку Данилычу. Чай пить хочешь?

— Чашечку, пожалуй, хлебну, — сказал Смолокуров.

Тяжело поднявшись с нар, Субханкулов подошел к стоявшему в углу шкапчику, отпер его, достал чайную чашку и, повернув назад голову, с масленой, широкой улыбкой молвил через плечо Марку Данилычу:

— Арыш-маи хочешь?

— Какой такой арыш? — не понимая слов бая, спросил Смолокуров.

— Ржано масло, — по-русски пояснил Махмет Бактемирыч и, чтоб гостю было еще понятней, вынул из шкапчика бутылку со сладкой водкой и показал ее Марку Данилычу.

Улыбнулся Марко Данилыч и сказал, что не прочь от рюмочки ржаного масла.

Заварив свежего чаю, Субханкулов налил две рюмки водки и поставил одну перед гостем.

— Хватым! — тряхнув головой и принимаясь за рюмку, сказал веселый бай Марку Данилычу.

Выпили. Махмет Бактемирыч пододвинул к гостю тарелку с кабартмой, говоря:

— Кусай, кусай. Караша.

— А нешто можно это тебе употреблять, Махметушка? — с усмешкой молвил Марко Данилыч, показывая на водку. — Кажись бы, по вашему татарскому закону не следовало.

— Закон вина не велит, — сказал бай, так прищурившись, что совсем не стало видно узеньких глазок его. Вино не велит; «арыш-маи» можна. Вот тебе чай, кусай, караша, три рубля фунт.

Принялся за чай Марко Данилыч, а Субханкулов, развались на подушках, сказал ему:

— Калякай, Марка Данылыш, калякай!

Откашлянулся Марко Данилыч и стал рассказывать про свое дело, но не сразу заговорил о полоняннике, а издалёка повел разговор.

— В Оренбурге проживаешь? — спросил он.

— Аранбург, так — Аранбург, — отвечал бай. Перва гильдя купса, три мендаль на шея, — с важностью отвечал татарин.

— А торговлю, слыхал я, в степях больше ведешь? — продолжал Марко Данилыч.

— Киргизка степа торгум, Бухара торгум, Кокан торгум, Хива торгум, везде торгум, — с важностью молвил татарин и, подвигая к Марку Данилычу тарелку с куштыли, ласково промолвил: — кусай, куштыли. Марка Данылыш, — болна караша.

— Так впрямь и в Хиве торгуешь? — сказал Смолокуров. — Далеко, слышь, это Хивинско-то царство.

— Далека, болна далека, — отвечал бай. — С Макар на Астрахань дорога знашь?

— Как не знать? Хорошо знаю, — сказал Марко Данилыч.

— Два дорога, три дорога, четыре дорога — Хива, сказал Субханкулов, пригибая палец за пальцем правой руки.

— Ой-ой какая даль! — покачав головой, отозвался Марко Данилыч. — А правду ль говорят, Махметушка, что в Хивинском царстве наши русские полонянники есть?

— Минога есть, очинна минога на Хива русска кул Кул[82] — , даволна минога ест, — сказал Субханкулов.

— Что ж? Так им и нет возвороту? — спросил Марко Данилыч.

— Не можна… Ни-ни! — жмуря глаза и тряся головой, сказал Субханкулов. — Кул бегял — бай ловил, кулу — так. И чтоб пояснить Марку Данилычу, что значит «так», стукнул себя по затылку ребром ручной кисти.

— А выкупить можно? — немного помолчав, спросил Марко Данилыч.

— Можна, очинна можна, — отвечал Субханкулов. Я болна много купал, очинна доволна. Наш ампаратар золоту мендаль с парсуной[83] давал, красна лента на шея. Гляди!

И, вынув из шкапчика золотую медаль на аннинской ленте, показал ее Марку Данилычу

— А как цена за русского полонянника? — спросил Марко Данилыч, разглядывая медаль и не поднимая глаз на Субханкулова.

— Разна цена — болша быват, мала быват, — ответил Субханкулов. — Караша кул — миног деньга, худа кул — мала деньга.

— У меня бы до тебя была просьбица, Махметушка, хотелось бы мне одного полонянника высвободить из Хивы… Не возьмешься ли?..

— Можна, болна можна, — сказал бай, и узенькие его глазки, чуя добычу, вспыхнули. — А ты куштаначи[84] кусай. Марка Данылыш, кусай — вот тебе баурсак, кусай — караша. Друга рюмка арыш-маи кусай!..

И, налив две рюмки водки, одну сам хлопнул на лоб, а другую подал Марку Данилычу.

— Видишь ли, Махметушка, надо мне некоего полонянника высвободить, — выпивши водки и закусив вкусной кабартмой, молвил Марко Данилыч. — Годов двадцать пять, как он в полон попал. А живет, слышь, теперь у самого хивинского царя во дворце. Можно ль его оттуда высвободить?

— Можна, болна можна, — отвечал Субханкулов. Только дорога кул. Хан дорога за кула брал, очинна дорога.

— А не случалось ли тебе, Махметушка, у ихнего царя полонянников выкупать? — спросил Марко Данилыч.

— Купал, многа купал русска кула… Купал у мяхтяра, купал у куш-бека[85], у хана купал, — подняв самодовольно голову, отвечал Субханкулов. — А ты кусай баурсак. Марка Данылыш — болна кароша баурсак, сладка.

— А что б ты взял с меня, Махметушка, чтоб того полонянника высвободить? — спросил Марко Данилыч. — Человек он уж старый, моих, этак, лет, ни на каку работу стал негоден, задаром только царский хлеб ест. Ежели бы царь-от хивинский и даром его отпустил, изъяну его казне не будет, потому зачем же понапрасну поить-кормить человека? Какая, по-твоему, Махметушка, тому старому полоняннику будет цена?

— Тысяча тилле и болше тысячи тилле хан за кула брал… давай пять тысяч рублев хану, тысячу мине!.. Шесть тысяч целкова, Марка Данылыш.