На горах. Книга вторая

— Ушки-то покушайте, — потчевала Дарья Сергевна. — Стерлядки свеженькие, сейчас из прорези браты, рыбки мерные[101]. Печенок-то налимьих извольте взять на тарелочку… Грунюшка, а ты что же сложа руки сидишь. Покушай ушки-то, матушка, — дай-ка я тебе сама положу. Седни ведь середа — рыбным потчую дорогих гостей, а завтра доспеем и гусятинки, и поросятинки, уточек домашних, ежель в угоду, и барашка можно зарезать али курочку. Не то буженинки из свинины скушать не пожелаете ль?

— Благодарю покорно, матушка, премного довольны остаемся на вашем угощенье. Много об нас не хлопочите, что на столе, тому и рады, — сказал Патап Максимыч. — Лучше теперь про дела потолкуем. Помянули вы, что работники расчета требуют. Нешто летние работы все кончены?..

— Ничего, благодетель, не знаю, никогда до этого не доходила, — отвечала Дарья Сергевна. — Где бы, кажись, кончить?.. В прежни годы к Покрову да на Казанскую работников отпускали, а теперь еще и Вздвиженье не пришло и хлеб с поля на гумна еще не двинулся. Поговорите с приказчиком, с Васильем Фадеевым, он должен знать. Сегодня же велю ему побывать к вам.

— Ладно, потолкуем с Васильем Фадеевым, — сказал Патап Максимыч, — а работникам, наперед говорю вам, не дам своевольничать. На этот счет у меня ухо держи востро, терпеть не могу потачек да поблажек. Будьте, матушка, спокойны, вздорить у меня не станут, управлюсь. Поговоря с приказчиком, деньги кому следует отдам, а ежели кто забунтует, усмирю. В городу-то у вас начальство тоже ведь, чай, есть?

— Есть-то оно есть, благодетель, как начальству не быть? — сказала Дарья Сергевна. — Только начальные-то люди потаковщики да поноровщики. Нет чтобы делать дела по справедливости. Много с ними бился Марко Данилыч.

— Может, ладить не умел, — молвил, улыбаясь, Патап Максимыч. — Матушка!… Ведь у начальства-то четыре полы да восемь карманов, а каждый карман на свою долю просит. А карман у полиции что поповское брюхо — сколько в него ни клади, полно не будет, В полиции нельзя не давать, без поджоги и дрова не горят. Нужен тебе подьячий — сунь ему калач горячий, нужен судья — вина сулея, да не простого, а заморского, что не хмельно да разымчато. Понадобился сам воевода, гляди ему в оба да с заднего крыльца тащи хоть мертвеца, лишь бы золотцем был посыпан. В таком разе и благо ти будет, и, какое у тебя хотенье, такое выйдет и решенье. Не свои речи говорю, дошли они до нас от дедов, от прадедов…

А как при них бывало, так, видно, и до нас дошло. Только в том и разница, что теперь берут поискуснее — не подточишь иголочки. Зато много дороже. К тому говорю, что надо будет подмаслить кого нужно… Что делать-то? Не нами началось, не нами и кончится.

— А ежель не явит начальство помощи, тогда что делать? — пригорюнившись, молвила Дарья Сергевна.

— Были бы денежки святые, грешная помощь будет. Не беспокойте, не тревожьте себя. Протрем начальству очи золотцем — все будет как следует, — сказал Патап Максимыч.

— Денег-то таких нет, благодетель, при мне, — начала было Дарья Сергевна.

— И не надо, — перебил ее Патап Максимыч. — Без них управимся. А вот покамест до приезда Авдотьи Марковны извольте-ка получить от меня на домашнее хозяйство, — сказал Патап Максимыч. — Да денег-то не жалейте, чтобы все шло по-прежнему. А приказчику сейчас же велите прийти ко мне. Да лошадок готовили бы, Груне ехать пора. Изготовьте что нужно на дорогу Авдотье Марковне.

— А сундук-от как же? — спросила Дарья Сергевна. — Марко Данилыч сам под подушку вам указывал ровно бы говорил, чтобы вскрыли…

— Покамест не приехала Авдотья Марковна, сундука никому тронуть не дам, — решительным голосом сказал Патап Максимыч. — Пошлите же поскорей приказчика.

Дарья Сергевна пошла из комнаты.

После того через четверть часа Патап Максимыч с глазу на глаз беседовал с Васильем Фадеевым.

С того часу как приехал Чапурин, в безначальном до того доме Марка Данилыча все само собой в порядок пришло. По прядильням и на пристани пошел слух, что заправлять делами приехал не то сродник, не то приятель хозяина, что денег у него куры не клюют, а своевольничать не даст никому и подумать. И все присмирело, каждый за своим делом, а дело в руках так и горит. Еще никто в глаза не видал Патапа Максимыча, а властная его рука уже чуялась.

— Что за начальство такое у нас проявилось? — заговорили было самые задорные из пильщиков. — Генерал, что ли, он какой, аль архиерей? Всяких видали… Ежели артель положит не уважать его, в жизнь никто не уважит.

— Экой ты прыткой, Маркел Аверьяныч! — сказал молодому пильщику, парню лет двадцати пяти, пожилой, бывалый работник Абросим Степанов. Не раз он за Волгой в лесах работал и про Чапурина много слыхал. Поглядеть на тебя, Маркелушка, — продолжал Абросим, — орел, как есть орел, а ума, что у тетерева. Борода стала велика, а смыслу в тебе не хватит на лыко.

Услыхав потешные речи Абросима, артель со смеху покатилась. Маркел замолчал и, как волк в засаде, со злобы да с досады только зубами постукивал. Величался он в артели своим высокоумием, но смех и не таковских в лоск уложит.