На грани

Нет – это всё чепуха, мелочи жизни, фон, на котором происходит настоящие битвы. За выживание. С бандитами можно ладить и договариваться. Они-то живут по понятным законам и поэтому вполне предсказуемы. С обострениями ОМОНа уже сложнее мириться. Они то устраивают облавы, то оцепления – под предлогом очередного спецзадания. Вот о чём стоит рассказывать, так о главном бандите – самом государстве в лице чиновников, например, о беспределе налоговой, о свирепых поборах, превышающих прибыль компании, об аресте счётов и бесконечной веренице судебных процессов. Постоянный пинг-понг с государством – арестовали счёт – незаконно, выигран процесс, разморозили – снова арестовали. Без преувеличения – любой договор, выверенный и приведённый в полное соответствие с законодательным актом кропотливым юристом компании, легко разбивался о статью другого закона. Один закон противоречил другому, и, как следствие, соблюдение одной статьи приводило к нарушению другой, не оставляя сомнений, что мудрость законов заключается в том, чтобы карать за их нарушение, либо для того, чтоб принуждать к непомерным поборам.

Юристы компании, увязшие в ворохе противоречий законодательства, докучливые бухгалтеры с их нескончаемыми вопросами – где взять средства, чтоб заплатить налоги, превышающие прибыль компании, как быть с сезонными обострениями городской администрации, в конце весны придумавшей налоги на паводок…

И совсем непонятно, по каким законам работать, как содержать компанию и прокормить семью. Платить взятки? Уйти в бандиты? Всё увести в офшоры? – любопытно, что посоветует понятливый следователь.

В тишине кабинета впервые угасало обострённое чувство строительства жизни. Высокие устремления покидали это тело, становилось понятно, ради какой такой цели судьба всё это посылала. В этой стране честным путём невозможно…

Поток мыслей прервался звуком широко распахнувшейся двери. В её проёме опять появилось жизнерадостное лицо, но уже в сопровождении человека в погонах и с хмурой строгостью на лице. «Майор С.– познакомьтесь». Он, видимо, старший по званию, занял место во главе стола. Глядя со злобой, с остервенением, точно желая меня проглотить, он, скрежеща зубами, произнёс:

– Наш дорогой бизнесмен не желает ни в чём сознаваться? Отказывается сотрудничать?

И, обращаясь к другому, добавил:

– Всё же доказано.

«Слишком много язвительной иронии и злых насмешек в их заведении», – подумал я.

Майор нервно перелистывал ворох бумаг, разбросанных на столе и время от времени, поворачиваясь в мою сторону, восклицал:

– Дак вот же, вот все доказательства!

При этом лицо его ещё больше злело, глаза темнели, а возгласы раздавались всё убедительней, настолько, что я начинал верить в свою сопричастность ко всем мыслимым и немыслимым преступлениям. В голову начинали закрадываться сомнения, не я ли на самом деле что-то организовывал. Я был уверен в их полной осведомлённости в каких-то деяниях, к сожалению, совершенно неведомых мне.

Чувство превосходства и безграничной власти переполняло майора. Очевидно, он, ведомый ментовским инстинктом, возносил себя к небесам всемогущества абсолютной власти – нахрапом и самонадеянным хамством с порога погружал посетителя в состояние растерянности и виноватости.

Он меня просил подумать о дочери, которая надолго останется без отца, о матери, которая не переживёт позора тюремного заключения сына, о судьбах работников и компании, которую они закроют… Ещё долго на его языке крутился всякий вздор.

Тем временем рабочий день подходил к концу, и в кабинет один за другим заходили и тут застревали их боевые товарищи, рассаживаясь на стульях, стоявших вдоль стены. Кто-то был в форме с погонами, кто-то заходил в штатской одежде тоже, как в форме – джинсы и свитер. Зайдя в кабинет, все закуривали и нервно поглядывали на часы, посылая в пространство сигнал, что пора расходиться. В пепельнице, стоявшей возле меня, росла куча окурков. В воздухе висел сизый смрад, и шум был похож на то, как будто вся комната наполнилась жужжанием ос. Они высказывали различные мнения. Были такие, которые уж чересчур отличались военной жестокостью. Были, однако ж, и такие, кто отличались кротостью нрава и благоразумием.

Тот первый, жизнелюбивый, со слишком добрыми для следователя глазами, уже всё реже и реже задавал один и тот же вопрос:

– Почему бы вам не облегчить душу и не признаться? – спрашивал он с мрачнеющим любопытством, – Вот увидите, я обещаю, всё разрешится.

В спускавшихся за окном сумерках и полумраке прокуренной комнаты сквозь облако дыма в мутности зеркала, что висело напротив, отражалась настольная лампа, которую майор направлял мне прямо в лицо. Она ослепительно, хлёстко била мне по глазам, отчего жизнь, вплетённая в яркие волны света, казалась частью бесконечной борьбы.

Не стесняясь в выражениях, он затянул монолог, подчёркнуто не обращая на меня никакого внимания, сыпал наболевшими возмущениями: «Эти сраные бизнесмены, «новые русские», ничего не боятся, наглецы, лезут во все щели, уничтожать их нужно. Защитить от них государство».