На грани свободы (ЛП)

Мой инспектор по правам заключенных была поблизости, разговаривала с начальником моего тюремного блока о том, когда меня могут перевести в общую тюрьму. Я слышал, как она назвала имя Марка Дункана, военного психиатра, которого назначили мне после отставки. Видимо, он справлялся обо мне и, скорее всего, пришел в ярость, потому что не предвидел такого поворота событий. Он гордился своей работой и думал, что помогает мне.

Может быть, он и помогал, просто этого было мало.

Трейси, мой инспектор, была коренастой блондинкой за тридцать. Когда она начала говорить, то наклонилась, чтобы посмотреть мне в лицо, но ее слова не были достаточно интересны для меня, чтобы обратить на них внимание. Она коснулась моей руки, и, хотя части моей души хотелось закричать и уклониться от прикосновения, я не пошевелился.

Не видел смысла.

Сколько часов или дней прошло с тех пор, как меня схватили и вытащили из моей квартиры, по правде говоря, не особо отложилось в памяти. Я не думал, что это было так уж давно, но время не имело для меня большого значения. Мои действия в течение того дня много раз проигрывались в голове – выражение глаз Бриджет, когда я выстрелил из пистолета в ее лицо, желание перестрелять всех в автобусе, едущем по Мичиган-авеню, а затем, в конечном итоге, дверь гаража разнесенная к чертовой матери из-за постоянного шума; ужас от того, что меня прижали к полу, когда спецназ брал меня под стражу, мольба, чтобы кто-то просто убил меня, последовавшее за этим чувство облегчения, когда я понял, что с Одином, моей пиренейской горной собакой, все было в порядке; двоякое чувство от того, что я увидел в коридоре Лию и от того, что я знал, что она наблюдала за мной, когда меня уводили в наручниках – всего этого было достаточно, чтобы вывернуть мой мозг наизнанку.

Лиа Антонио.

Она была красивой, темноволосой женщиной, которая оказалась в моем доме в Аризоне во время моего изгнания. В итоге она заняла место в моей постели и голове гораздо большее, чем я ожидал или даже хотел. Теперь я изо всех сил цеплялся за мысли о ней – все остальное, о чем я думал, было слишком полно выстрелов, сирен и крови.

Я не знал, как ей удалось найти меня, и счастливая случайность, которая помогла это сделать в том месте и в тот момент, была просто фантастической.

Пока эти мысли стремительно проносились в моей голове, я услышал тяжелые шаги заключенных и персонала тюрьмы, проходивших мимо медсанчасти, мимо кроватей и столов, и окончательно затихшие в проходе. Все, что происходило вокруг меня, фиксировалось мной по мере того, как имело место быть; но только не имело никакого значения. Мне было все равно. Мне не хотелось быть частью всего этого.

Я до сих пор жалел, что не забрал тогда ни у кого жизни – если бы я сделал это, меня бы убили. Если бы меня убили, то я не оказался бы здесь, удивляясь, какого хрена я влип в такой переплет. Я должен был идти дальше – быть умнее. Предполагалось, что у меня впереди целая жизнь.

— Ты смышленый мальчик, Эван, — говорит мать-настоятельница.

Я знаю, что она права. За последние пару лет я узнал больше, чем она даже догадывается.

— Ты далеко пойдешь.

— Просто подпишите бумаги, — говорю я, толкая их через стол к ней поближе. Как только она закончила выводить каракули на нижней строке, я притянул бумаги обратно к себе и вложил их в коричневый конверт. — Удачи со следующим воспитанником.

— Эван, ты же знаешь…

— Не надо, — прерываю я. — Только не это. Вы же понимаете так же, как и я, что это полная фигня. Вы получили то, что хотели, а теперь у меня есть то, что хочу я. Давайте на этом и остановимся, ладно?

Она вздыхает, глядя на свои руки, лежащие на столе. Я ожидаю, что она начнет перебирать четки на шее, но этого не происходит.

— Что ты теперь собираетесь делать? — спрашивает она.

— Для образованного парня, у которого нет денег, это довольно просто, — пожимаю плечами. — Я собираюсь пойти в армию.

Если бы они убили меня, я бы никогда больше не увидел Лиа.