На грани свободы (ЛП)

— Ей, блядь, было пофиг, — возмутился я, и чувствуя, и слыша напряжение в своем голосе. — Она была счастлива, что он умер. Я был готов умереть за него – за парня, чье имя я даже не знал, а человеку, который должен был волноваться о нем больше всего, было насрать.

Мои бока и живот скрутило, когда я вспомнил взгляд... восторга в ее глазах, когда она рассказывала мне о своем деловом начинании и как она взволнована тем, что сама будет боссом и станет управлять собственной компанией. Я наблюдал за ней и ждал, как она начнет говорить мне, что он ее избивал или делал со своими дочерями вещи, которые не должен был делать, но ничего из этого она не сказала. Просто ему не нравилась идея о том, чтобы она сама открыла свой бизнес вместо того, чтобы иметь постоянную работу в какой-нибудь компании.

У меня перехватило горло, и я заставил себя сглотнуть. Было больно, но боль была ничем по сравнению с тем, что происходило в моей голове. Мне нужно было снова заползти внутрь себя. Нужно было перестать думать и перестать вспоминать.

Но я не мог.

— Вот тогда я и понял, — тихо сказал я. — Люди живут и умирают, и это, блядь, ни для кого вокруг не имеет никакого значения. Чему быть, того не миновать. Люди продолжают жить дальше, и это, вероятно, лучше для всех.

— Вот что изменило тебя, — прошептал он. — Я догадывался, что было нечто, из-за чего ты так сильно изменился по сравнению с тем, как описывали тебя, когда сообщали о твоем спасении. Я должен был нажать на тебя раньше, когда в первый раз подумал, что было что-то в том видео, о чем ты мне не хотел рассказывать. Я предполагал, что это что-то, что осталось за кадром – что-то секретное.

Я покачал головой.

— Я очень хорош в том, кто я есть, — сказал я ему. — Не вините себя.

— Кто ты, Эван?

Я снова покачал головой.

— Не важно. Не сейчас, — я публично облажался, и не мог этого скрыть. Мне пришло в голову, что Ринальдо больше никогда не назовет меня сынком, я откинулся к изголовью койки медицинского блока и закрыл глаза. Мое сердце стало учащенно биться, и я побоялся, что избавления от наручников и немного уединения будет недостаточно, чтобы позволить мне заснуть.

— Это важно для меня, — голос Марка был тихим, но искренним.

Я покачал головой.

Больше я ничего не собирался говорить, поэтому своим молчанием положил этому разговору конец.

ГЛАВА 2 ВОЗМОЖНОЕ ПРОЩЕНИЕ

Болезнь у заключенных, которую поначалу приняли за отравление от сосисок на завтрак, позднее была идентифицированных как грипп, поэтому меня определили в общую группу заключенных на постоянной основе, чтобы освободить место для больных. Я остался в той же камере строгой изоляции, и снаружи всегда был охранник, но, по крайней мере, меня не приковывали наручниками к кровати. Мне даже разрешили позаниматься в тюремном спортзале на крыше здания в свободное время, которого было не так много.

Спортивная площадка треугольной формы на самом верху здания была заполнена заключенными, забивающими мячи в баскетбольные кольца, курящими и просто общающимися друг с другом. Из меня был так себе баскетболист и в лучшие дни, да и в последнее время у меня было не слишком много хороших дней, поэтому я сидел у стены и пялился поочередно то на пасмурное небо, то на цемент под моими тюремными кроссовками.

Голова кружилась от недосыпа до такой степени, что я закрыл глаза и попытался остановить подступающую тошноту, сглатывая вновь и вновь. Это немного помогло, но все же недостаточно. Я думал о моей собаке, О́дине, и мне стало интересно, смогу ли я заснуть, если его пустят ко мне в камеру.

Его должна была забрать Лиа, как обещал один из арестовывавших меня офицеров. Она хорошо о нем будет заботиться – я в этом не сомневался. Лиа ему очень нравилась. Он привязался к ней практически с того момента, как она легла в мою кровать, как я увлекся ей.

— Арден, верно?

Я открыл глаза и посмотрел на очень мускулистого, тридцать с небольшим, парня мусолящего сигарету с заметным мексиканским акцентом, но не узнал его. Не было никаких оснований отвечать ему, поэтому я ничего и не ответил. Это его не остановило, и он сел рядом со мной.

— Я как-то раз видел тебя, — сказал он. — Мое имя Пабло. Я перевозил снег (кокаин) для твоего босса, пока меня не поймали за хранение с намерением сбыта. Приговорили к лишению свободы от шести до десяти лет, но они все еще не удосужились перевести меня в «Марион^[1]».

Я все еще никак не мог его вспомнить, но его история показалась мне знакомой. Где-то около года назад арестовали троих парней, и я предполагал, что он, должно быть, один из них. Но я до сих пор не понимал, как его связь с бизнесом Моретти могла явиться причиной его признания. В любое время здесь можно было найти, наверное, парней двадцать, которые, так или иначе, имели отношения к организации.

Как бы то ни было, Пабло продолжил говорить.

— Я слышал, почему ты здесь оказался, — сказал он.