На грани свободы

— Можно снять с него наручники?

— Нет, сэр. Это не очень хорошая идея.

— Я возьму риск на себя.

Охранник неприязненно загоготал и пробормотал себе под нос:

— Ты понятия не имеешь, с кем имеешь дело?

— Что это значит?

Я смотрел то на Марка, то на охранника, стоящего у края кровати. Он был надзирателем, и, хотя я не помнил его имени, но не забыл, как он проверял, удерживая меня, чтобы наручники были хорошо и плотно затянуты на руках. Мы в какой-то момент пересеклись взглядами, и я уставился на него с напряженным, молчаливым предупреждением, пока он не отвернулся.

Даже если бы мне было насрать на то, что случилось со мной сейчас, я бы не допустил, чтобы в разговоре прозвучало имя Ринальдо. Во мне еще оставалась какая-то гордость и даже некоторая преданность, пусть это был и хреновый тип преданности.

— Извините, сэр, — сказал надзиратель Марку, — но я не могу освободить его без приказа начальника тюрьмы.

Марк глубоко вздохнул и подкатил стул на колесиках ближе к краю кровати.

— Эван?

Я закрыл глаза и попытался скрестить на груди руки, но наручники меня остановили. Через мое тело прошла дрожь, и дыхание участилось вместе со стуком сердца. Я ощутил вкус и почувствовал песок в горле.

Это не по-настоящему.

Реально или нет, но это заставило меня вернуться обратно в пустыню.

— Лейтенант Эван Натаниэл Арден, личный номер ноль-четыре-семь-два…

Чтобы не закричать, я крепко сжимаю зубы. Не вижу, что использует бородатый мужчина, чтобы хлестать мою спину от шеи до задницы, но это до хрена больно жалит. Я на удивление рад, что еще весной прошел все тренировки сопротивлению пыткам.

— Я спрашивал у тебя твой номер?

Человек передо мной – главарь группировки – швыряет мне в лицо песок, и я не успеваю вовремя закрыть глаза. Пытаюсь потрясти головой, чтобы избавиться хотя бы от некоторых песчинок, но ничего не выходит. Глаза горят, и я не могу остановить отчаянное мычание, которое вырывается из моего горла.

— Не нравится песок? — спрашивает главарь. — Пора бы тебе к этому уже привыкнуть!

Я все еще не могу открыть свои глаза и ничего не вижу, но чувствую на шее грубые руки, и мое лицо суют в песок перед коленями. Он вдавливает мою голову в песок, поворачивая ее то в одну сторону, то в другую, пока я с трудом пытаюсь задержать дыхание.

Сжав руки в кулаки, я открыл глаза и в отчаянии посмотрел на Марка. Мне вообще не удавалось сказать ни слова, потому что мои легкие вопили о кислороде. Я дышал часто и тяжело, но воздуха не хватало. Все, что я чувствовал – это песчинки, проникающие в мои легкие.

Он положил руку на мое предплечье, но я дернулся от него прочь. Наручники впились в кожу моего запястья, и я громко охнул. Тело напряглось – застыло на месте, пока мой мозг наводняли все новые воспоминания.

— Я хочу снять их, — сказал Марк. — Просто подожди еще немного, хорошо?

Я попытался кивнуть, но понятия не имел, получилось ли у меня это или нет.

Марк продолжил спорить с надзирателем о наручниках и выяснять, почему меня еще не перевели в камеру. Я только наполовину обращал внимание на разговор. Мне, конечно же, хотелось освободиться от наручников, но я не был так уверен, что переезд из одной части тюрьмы в другую что-либо существенно изменит. Не похоже, что я буду лучше спать в другой постели.

— Он все еще должен быть под надзором из-за попытки самоубийства.

— Не думаю, что он опасен для себя.

— О том, что он расстреляет парк, ты тоже не думал.

— Я не могу проводить сеансы лечения, если он не отвечает, а он будет продолжать себя так вести, пока вы будете ограничивать его в движении. Вы разве не читали мои заметки?

— Да, да, я видел их. Контуженый.

— Немного устаревшая терминология, но по сути верно.