На грани тьмы

Когда он оттаял, высох и согрелся, оделся в свежую одежду и наелся вкусного горячего овощного супа, то достал сигареты и зажигалку Зиппо. Они оказались залиты водой. Но у него осталась вторая пачка — нераспечатанная, все еще в целлофановой упаковке. Пайк вскрыл ее, поднес сигарету к губам и щелкнул зажигалкой. Щелк, щелк, щелк.

Семья собралась вокруг него, наблюдая с любопытством и немного настороженно. Он не спросил, можно ли ему курить. Ему наплевать на их желания. Они его нисколько не волновали.

Пайк зажег сигарету и глубоко затянулся, выдохнув полный рот дыма с ароматом гвоздики. Постепенно его нервы успокоились. Ум обострился, мысли стали кристаллизоваться и проясняться. Щелк, щелк, щелк.

Да, он оставит их в живых. Позволит себе восстановиться, набраться сил. Если он застрял в этой метели, то и они тоже. Они тоже где-то здесь, застряли в том же городке.

Они должны считать его мертвым. Пусть так и думают.

Когда он наконец придет за ними, когда осуществит свою особенно жестокую и приятную месть, как они удивятся. Как они будут поражены.

Он представлял себе их лица, представлял каждый момент, когда ужас окончательно оформится — расширяющиеся глаза, зияющие рты, скачок пульса в уязвимом горле.

Сначала девчонка. Ханна и ребенок, которого она носила. Его ребенок.

Может быть, он убьет это визжащее существо, как и предыдущее. А может, проявит великодушие и позволит ему жить. Может быть, он заберет его домой и подарит своей матери, как внука, о котором она всегда мечтала. Если это будет мальчик, он мог бы даже вылепить его по своему образу и подобию.

Пайк не имел ни малейшего желания воспитывать это существо, но в идее оставить ребенка Ханны в Фолл-Крике, где никто никогда не узнает, кто он на самом деле и как появился на свет, и что стало с его матерью, заключалась некая восхитительная ирония.

Так много манящих вариантов.

Он будет наслаждаться каждой проклятой секундой.

Глава 44

Ноа

День двенадцатый

— Мы сделали это, — сказал Ноа. — Мы покончили с ними. Поймали тех, кто убил твою семью.

Бишоп мрачно смотрел в свою кружку с горячим яблочным сидром. Он держал ее в руках, чтобы согреться.

— Я знаю. Я был там.

Ноа сдвинулся на своем барном стуле. Бишоп не выглядел счастливым, не выглядел удовлетворенным.

— Мы восстановили справедливость.

— Что такое справедливость, Ноа? Привязать тех парней к снегоходу и истязать их? Так выглядит справедливость?

Ноа оглядел бар. Они находились в таверне «Файерсайд» через дорогу от церкви Кроссвей, где Бишоп по-прежнему несколько часов в день заведовал продовольственной кладовой.

Было всего девять утра, и Бишоп с Ноа решили сделать столь необходимый перерыв.

У Донована Миллера, владельца таверны, не было генератора, но он включал несколько переносных обогревателей, пока не закончился пропан. Холодный солнечный свет, проникающий через окна, давал достаточно тепла в дневное время.

Спиртного оставалось немного, но Бишоп все равно не пил. Ноа взял стакан рома. Он ограничился одним стаканом, поскольку формально находился на работе. Не то чтобы он собирался получать зарплату в ближайшее время.

Обычно Ноа никогда не пил в рабочее время. Но ситуация сложилась ненормальная. Его голова раскалывалась, а желудок болел. Он хотел чувствовать себя триумфатором. Победителем.

Один взгляд на лицо Бишопа украл его славу.

Ноа понизил голос.

— Они пытали твою семью.

— Да. Я знаю это как никто другой. Но есть способы добиться справедливости, которые принесут мир обществу. Это был не он.

Ноа потягивал свой напиток и оглядывал зал позади себя. Несколько пар сидели за столиками вдоль дальней стены бара.

Дэйв Фаррис помахал рукой. Он сидел с Майком Дунканом, племянником Майка, Джамалом, и Дэррилом Виггинсом, управляющим банка, который по-прежнему оставался закрытым. Все трое были членами совета. Они наклонились вперед, разговаривая вполголоса.

После казни, состоявшейся два дня назад, все выглядели подавленными. Если люди и не успокоились, то, по крайней мере, они больше не бунтовали.

Ноа обернулся.

— Что мы должны были сделать тогда? Оставить их в живых? Запереть и тратить силы, которые нужны нам в других местах, на их охрану до бесконечности? Кормить драгоценными ресурсами, пока наши собственные дети голодают?

Бишоп поморщился.

Ноа сразу же пожалел о своих словах.

— Прости меня.

Глаза Бишопа были красными и стеклянными от многодневной скорби. Его широкое смуглое лицо оставалось тем же самым лицом, которое Ноа знал много лет, и в то же время оно казалось другим.

В нем появилась пустота — словно горе прочно заняло место во всем, что составляло личность Бишопа, навсегда его изменив.

Ноа знал это чувство. Знал досконально. Незаметно он коснулся своего обручального кольца, покрутил его на пальце. Даже его собственная потеря и печаль не шли ни в какое сравнение с утратой жены и детей, вырванных из рук Бишопа в акте варварского, дикого насилия.

Бишоп оторвал руку от кружки и коснулся предплечья Ноа.