Читаем На грани веков полностью

Тут заговорили и остальные; у тех, что вытягивали головы, тоже развязались языки; самые храбрые кричали во всю глотку, чтобы слышали все, что у них на душе накопилось. Все жаловались на самоуправство и трудности пути и выкладывали свои горести так, будто эти прохожие явились расследовать, что тут творится, и восстановить справедливость. Видя, что толку от них не добьешься, путники махнули рукой и пошли мимо возов. И верно, у иного вместо сломанной оси прилажена жердь, а колесо брошено в телегу, у другого конь на трех ногах, поджимает скрюченную четвертую к самому животу. А обозные так и не унимались — гвалт слышался еще долго, даже когда обоз тронулся.

Русских не было видно ни на дороге, ни поблизости, хотя путники всматривались во все стороны. Дороги на этой песчаной местности уже не узнать — «ад кромешный», лучше слова извозный и придумать бы не мог. Тут уже ездили по обросшему редким можжевельником взгорью, но вскоре и там начинался точно такой же ад и приходилось забирать еще дальше в сторону.

Старые шведские шанцы справа, на пригорке у церкви[8], неведомо почему показались путникам подозрительными. За валом что-то сопело и фыркало; вот над краем его показалось нечто похожее на человеческую голову и исчезло, но это могла быть и птица. Какое там птица — семь или восемь драгунов, оставив коней пастись внутри самого редута, вышли из узкого прохода навстречу ищущим русских. Мартынь сразу же приподнял шапку, но те только обступили их и уставились так, будто перед ними не такие же люди, а невиданные, вылезшие из лесу чудища. И неприятно и обидно, в особенности потому, что во взглядах солдат сквозила скрытая насмешка и над одеждой латышского мужика, и над ним самим. Один даже нагнулся и пощупал сапог Мартыня, видно, не веря, что такие высокие голенища могут быть из настоящей кожи. Мегис, как всегда в подобных случаях, скривил лицо в жуткую ухмылку, глаза его злобно загорелись, видимо, он почувствовал в них сородичей своих прежних мучителей в Печорах. Один его вид и вызывающая поза разозлили окружающих, они разъярились и, стиснув кулаки, подступили вплотную. Тщедушный рыжеватый солдат с водянистыми круглыми вытаращенными глазами, с противным прыщеватым лицом и отвисшей нижней губой выкрикнул:

— В сапогах ходят, идолы! Ежели ты чухна, так чего в лаптях не ходишь?

Мегис сделал величайшую в своей жизни глупость: дал волю гневу и языку.

— Сам ты чухна, тебе бы лапоть на голову напялить!

Услышав, что он говорит по-русски, солдаты переглянулись и разозлились еще пуще. Низкорослый так рассвирепел, что побагровел, точно свекла, даже белки его круглых глаз налились кровью. Он подскочил к Мегису и, рванувшись вверх, вцепился пятерней в его бороду.

— На затылок сверну твою косматую харю!

Мартынь не успел и дух перевести, как удар кулака свалил солдата на песок, точно куль с мякиной. Но в мгновение ока тот снова очутился на ногах и выхватил саблю. Если бы остальные не удержали его, плохо пришлось бы эстонцу. Вмешиваться кузнецу уже было поздно, разговор кончился; двое драгунов вывели коней, солдаты вскочили в седла и заключили друзей в тесный круг. Прикрикнули на них и погнали по взрытому песку к Риге. Мартынь понуро брел впереди, Мегис на шаг сзади. Прыщавый гнал коня так, что наступал эстонцу на пятки, и, скрипя зубами, ругался про себя. Еще не забытое прошлое всей тяжестью вновь навалилось на Мегиса, когда он расслышал за спиной хорошо знакомые ласковые словечки, среди которых чаще всего слышалось «паршивец» и «чухна проклятый».

3

Почти до самого вечера их продержали в небольшом лагере верстах в полутора от большака. Тут были обозные и пехотинцы, драгунов всего лишь полсотни. Сидели пленники порознь, каждый привалившись к колесу своей телеги, переговариваться не смели. К каждому был приставлен караульный солдат, время от времени подходил какой-нибудь прапорщик, разглядывал их, словно пойманных зверей, прикрикивал на караульных и снова уходил. Солдаты держались поодаль, но вообще-то мало обращали внимания на пленных. Только порою показывался прыщавый драгун, разъяренный, как и утром, ругался такими отборными словами, каких они даже не понимали, и снова скрывался за возами, когда караульный угрожающе стукал оземь прикладом мушкета. В обед солдаты поели гречневой каши с копченой бараниной, заедая хлебом. Пленники глотали слюни, но о них никто не вспомнил. Да и лошадям было немногим лучше. Драгуны своих привязали особо — те хоть и были костлявые, с длинными журавлиными шеями и сбитыми спинами, но пока что еще держались. Зато обозные клячи бродили вокруг возов, таскали ржаную солому и жадно вынюхивали, куда обозник спрятал краюху хлеба. Солдаты с бранью, кнутами и прикладами то и дело отгоняли их прочь. Иной одёр, чуть поодаль, на пригорке, опустившись на колени, обгрызал можжевеловый куст; летом тут еще росла редкая полевица, сейчас она высохла и от одного прикосновения рассыпалась в мелкую труху.

Перейти на страницу:

Похожие книги