На грани веков

Впереди всех, возглавляя роту гренадеров Ингерманландского полка, с саблями наголо, шли два офицера в парадных шапках, за ними генеральские верховые конюхи вели тридцать шесть коней, покрытых великолепными чепраками, под седлами с серебряными стременами. Затем ехали четыре пустые кареты, а за ними — кареты с высшими русскими офицерами. В первой сидели полковник Карташев и Левашов, во второй — бригадиры Дебой и Штаф, в третьей — генерал-майор Гинтер и бригадир Чириков, в четвертой — генерал-лейтенанты и кавалеры Брюсс и Ренцель, в пятой — генерал от инфантерии и кавалерии барон фон Аларт и генерал от кавалерии фон Ренн. За ними следовали рижские бюргеры и дворяне, верхом, с обнаженными саблями, барон Менгден с тремя генералами[11], личная охрана Шереметева в желтых мундирах и, наконец, сам генерал-фельдмаршал в золоченой карете, запряженной шестеркой гнедых лошадей; рядом сидел тайный советник Левольд. Впереди кареты ехали трубач и два барабанщика с позолоченными серебряными барабанами, рядом шел слуга в турецком наряде, а за каретой ехали верхом музыканты на покрытых желтыми попонами буланых конях.

Шествие замыкал предоставленный в собственное распоряжение фельдмаршала эскадрон.

Через Карловы ворота навстречу Шереметеву вышли ратманы. Они приветствовали его и подали на бархатной подушке два золотых ключа. В этот момент с городских валов и в цитадели палили из всех пушек.

У замка фельдмаршала и генералов встретили ратманы и духовенство, а в королевских покоях — сам губернатор; при этом снова палили пушки.

В замковой церкви дворяне и духовенство принесли публичную присягу, заверив ее подписями и печатями. Затем Шереметев отправился на площадь ратуши, где был устроен обтянутый красным бархатом помост с балдахином из такого же бархата, а под ним тоже покрытое бархатом и обтянутое золоченой сеткой кресло с подушкой. Там присягали магистрат и старшины гильдий, в то время как бюргеры присягнули тут же на площади.

Сразу же после присяги со всех ворот и с замка сняли шведские гербы и на их место прикрепили русские. Затем Шереметев в таком же порядке и с тем же сопровождением выехал из города в свой лагерь в Дрейлинсгоф. Там устроили пиршество для генералитета и офицеров штаба, кроме них участвовали и новоявленные подданные царя, генерал майор Альфендаль, дворяне, задержанные офицеры и шведский полковник Будденброк. Всем солдатам выдали вина сверх обычной мерки, всю ночь в городе и окрестных лагерях слышалось ликование и крики пьяных. На другой день розгам и плетям пришлось усердно поработать, втолковывая провинившимся, как вести себя надлежащим образом.

В то же время выставленный на редуте караул отряда, блокирующего Дюнамюнде, перехватил письмо коменданта крепости Штаккельберга рижскому генерал-губернатору Штрембергу. В письме сообщалось, что крепость в плачевном положении, гарнизон почти весь вымер от чумы и боеспособных солдат осталось совсем мало. Седьмого июля Шереметев держал совет с генералами, после чего отправил туда генерал-майора Бука с двумя тысячами солдат. Возвели новые укрепления для полной блокады Дюнамюнде, установили дополнительные батареи, а коменданту отправили послание фельдмаршала, приложив к нему перехваченное письмо. Затем начали жестокую бомбардировку, но Штаккельберг, узнав, что Рига пала и что помощи от нее ждать напрасно, восьмого августа сдался со всеми уцелевшими людьми.

Так летом семьсот десятого года пала Рига со всеми ее крепостями.

Старый ганзейский город обрел новых господ, в его истории, как и в истории всей Лифляндии, наступила новая эпоха.

7

На третий день после этого знаменательного события по рижским улицам уже прогуливались русские солдаты. Побывавшие в Саксонии больше не дивились узеньким уличкам и домам с чердаками, выходящими на улицу, и с узкими винтовыми деревянными лестницами, а остальные рты разевали, даже шеи воротниками натерли, крутя головами и разглядывая тонкие шпили лютеранских церквей.

Горожан виднелось совсем мало, на улицу выходили только те, у кого нужда самая неотложная: надо торопиться на заседание старшин гильдии или магистрата, позвать лекаря к заболевшей жене или наказать, чтобы отзвонили по покойнику. Большинство из-за отодвинутой занавески поглядывали вниз на варваров, о которых наслышались всяких ужасов.