На грани веков

За четыре недели они исходили вдоль и поперек обширную округу: пересекли пустые поля с разоренными усадьбами, переправились через небольшие болота, облазили чащобы еловых лесов, ночевали в порослях и кустарнике, выставив караульных, раскладывали большие костры, спали чутким сном, слушая волчий вой. Ежеминутно им чудилось, что где-то неподалеку рыскает калмыцкая орда. К северу следы косоглазых скоро исчезли. Тогда ратники повернули на запад, к Валке, и, понапрасну проискав там, вернулись назад, подойдя к Алуксне и границам польской Видземе, все больше удаляясь от мельничной речушки. Дичи в этих лесах не было: она либо вся распугана и угнана к югу, либо задрана волками, которых наплодилась тьма-тьмущая, — бить их было некому. Ратников мучил голод, они худели на глазах, стали вялыми, равнодушными и злыми, некоторые начали маяться разными непонятными болезнями, от которых даже Инта не знала средств. К счастью, удалось набрести на несжатое, наполовину вымолоченное ветром, вытоптанное зверем и вымоченное дождями ржаное поле, Полдня ползали они по нему, растирая колосья в ладонях и наполняя котомки, — да только какая это еда, долго на ней не протянешь. Потом Медведь на каком-то островке среди болота учуял толпу эстонских беженцев, видимо, ютившихся здесь еще с прошлой осени или с этой весны. Им удалось сберечь довольно большое стадо, и Мегис первый настроил ратников, чтобы те заставили беженцев поделиться. Но беженцы добром не отдавали; тогда их прикладами отогнали прочь, а в это время их же земляк топором прикончил двух телушек и большого барана. Голод так озлобил и ожесточил всех, что сам вожак не мог бы этому воспрепятствовать. Беженцы ругались, бабы их голосили. Наевшись и затолкав остатки мяса в котомки, ратники ушли, опустив головы, стыдясь своего поступка. Но в конце концов и тут свалили вину на тех же самых косоглазых, которые загубили Краукста и Юкума, а Букиса и Гача покалечили. Еще сильнее заполыхала в них ненависть, жажда мести за товарищей и за себя; преодолев голодную слабость и отупение, они шагали ходко, хищно всматриваясь в каждую рощу и заросли кустарника.

Встретить большой отряд так и не удалось. Только однажды, дождливым вечером, близ ивняка при обочине окружили пятерых косоглазых с тремя связанными пленниками. Зажатые в кольцо калмыки не пытались бежать и даже не сопротивлялись, но пощады им не было: поставив калмыков на колени, освобожденные убили их одного за другим. От спасенных пленных ратники Мартыня узнали, что на этих днях мимо них к Эстонии промчались, удирая, три отряда калмыков. Неслись они сломя голову; одно можно было понять — их преследует огромный отряд бородатых мужиков под предводительством самого нечистого. Дьявол он самый что ни на есть настоящий — черный, как дно котла, с двумя большими рогами и длинным хвостом. Все, будто сговорившись, разом повернулись к Бертулису-Пороху и во всю глотку загоготали, некоторые даже потрогали — куда же это он хвост упрятал под шубейкой.

Побродив еще три дня в северном направлении, ополченцы повернули назад, затем к востоку. На четвертый день увидели какого-то странного мужика, бегущего следом за ними по дороге. Бежал он повесив голову, бессознательно вскидывая ноги, как вконец запаленный конь, даже язык высунул. И, уткнувшись в ратников, не хотел останавливаться, а остановленный силой, стоя на месте, все еще перебирал ногами. От него они услышали нечто совсем иное: он бежал не от калмыков, а от татар, которые, выходит, скакали следом за ними — с Видземской границы. Шагать дальше не было никакого смысла, от верховых все равно не убежать. Но о бегстве ни один и не помышлял — калмыков разбили и прогнали, теперь дело за татарами. Ополченцы повернули и пошли по собственным следам, только поглядывали во все глаза и слушали во все уши.

Пересекая луга, заброшенные поля и дороги между тремя усадьбами, в сумерках они увидели похожее на сожженный мельничный сарай каменное строение с красной черепичной крышей. Наверняка на том пригорке было какое-то имение или мыза: поодаль виднелись развалины и обгорелые бревна. В том самом месте, которое соединяло эту лесную излучину с большим ровным полем, груда камней и кирпича — видимо, развалины замка, а купы лип и дуб за подернутым зеленью прудом, примыкавшим к лесу, — парк, даже серые полосы гравиевых дорожек можно было еще различить в сумерках.